Мишель Зевако - Коррида
Чико, обычно весьма немногословный, начал говорить, и все говорил, говорил, и его восторгу и восхищению не было конца. И речь шла не о ней, а именно она (Хуане это было отлично известно) являлась до сих пор единственной любовью маленького человечка. Как видим, Хуану ожидали все новые сюрпризы.
Решительно, в ее куколке что-то изменилось, и девушка обеспокоенно спрашивала себя, чего же ей следует опасаться в будущем.
Мысленно она перечисляла: Чико, обычно такой робкий, предстал перед ней вызывающе дерзким; всегда столь чувствительный ко всему, что исходит от нее, он встретил ее упреки с полнейшим безразличием; тот самый Чико, который не сводил с нее глаз, который окружал ее нежными заботами, который, как она считала, был страстно в нее влюблен, – так вот, у этого самого Чико не нашлось для нее ни единого любезного слова, ни единого знака внимания; он едва удостоил ее рассеянным взглядом.
Можно было подумать, что она для него просто не существует! Это было чудовищно, ужасно и очень больно! Это что же, конец всему? Кому же тогда вообще можно верить, Пречистая Дева?! Какое предательство!
Чтобы заставить его отказаться от этой неуместной холодности, молодая красавица пустила в ход весь грозный и сложный арсенал хитростей простодушной кокетки, она прибегла к тысяче уловок, обычно так хорошо ей удававшихся: изысканные позы, вызывающие или томные взгляды, медленные, изящные жесты тонких белых ручек, шаловливая грация, чарующие улыбки. И все впустую.
Машинальным жестом она вынула из своих волос цветок, несколько минут поиграла им, раз за разом подносила его к губам, словно вдыхая его аромат, и в конце концов уронила его… случайно. Чико не шелохнулся. В своей наивности Хуана подумала, что он, возможно, не заметил брошенного ему цветка.
Тогда она стала исподтишка подталкивать цветок кончиком туфли, пока он не очутился на самом видном месте. И Чико, который раньше непременно принялся бы умолять как о величайшей милости, чтобы ему было позволено унести этот цветок с собой, или же тайком поднял бы его и трепетно спрятал у себя на груди, оставил его там, куда она его подтолкнула! Значит, наглец попросту не желал подбирать цветок! Какое унижение!
Как известно, карлик особо поклонялся детской ножке своей маленькой хозяйки. Он любил садиться перед нею на корточки, превращая себя в живую скамеечку; Хуанита ставила на него свои маленькие ножки, и, пока она щебетала, он внимательно слушал ее и тихонько, едва касаясь, гладил туфельки, затаив в душе страх – а вдруг ей будет неприятно; подчас он так забывался, что набожно припадал к ним губами, делая вид, что это произошло совершенно случайно.
Впрочем, маленькая трактирщица охотно позволяла ему проделывать все это. Иногда с помощью какого-нибудь невинного плутовства она даже заставляла карлика преодолевать его природную робость и сама склоняла его к этой игре, в которой участвовала с искренним, хотя и скрываемым удовольствием: при всем своем внешнем безразличии девушка очень ценила это необычное поклонение.
Дело в том, что, сама того не зная и не желая, именно Хуана приучила Чико к такому виду поклонения, – быть может, несколько странного на чей-то взгляд, – и именно Хуана поддерживала и культивировала его, пока оно не превратилось в нечто привычное и необходимое им обоим.
И действительно, она обладала всеми прирожденными качествами кокетки. Но она не была бы чистокровной андалузкой, если бы не кокетничала и не гордилась своими ножками, и вправду очень маленькими и очень красивыми.
Итак, у Хуаны была слабость, и она заставила Чико разделить с ней эту слабость. С тех пор она лишь радовалась, когда видела, что в своем поклонении он идет дальше нее самой.
Читатель, наверное, улыбнулся.
В наш прозаический век, век безудержной конкуренции и напряженной деятельности, культ женщины и всего, что составляет ее красоту, отчасти утерян. Сегодня крайне мало осталось тех, кто способен как истинный знаток оценить женские прелести и для кого вид красивой ножки в изящной туфельке есть настоящее пиршество для глаз.
В те времена люди не знали, что такое пароходы и аэропланы, но у них было время смаковать, подобно гурманам, все прекрасное – в любых его проявлениях.
Заметьте, читатель: мы не критикуем. Мы констатируем факт, вот и все.
А ведь в Испании совсем еще недавно можно было видеть, как галантный кавалер широким жестом бросал на землю посреди улицы свой плащ перед избранницей своего сердца, а та, легкая и кокетливая, улыбающаяся и грациозная, изогнув стан, приподнимала ножку так, что становилась видна тонкая лодыжка, и вставала этой обольстительной ножкой на импровизированный ковер. После чего кавалер брал плащ и гордо закутывался в него, с достоинством выставляя на всеобщее обозрение четко отпечатавшийся след, к которому он предварительно страстно прильнул губами.
Как бы то ни было, слово «слабость» уже произнесено, и какое бы название – порок или страсть – ни присваивать этому особому виду кокетства, но малышка Хуана владела его искусством в совершенстве и заставила Чико разделить эту ее страсть, а тот усвоил урок настолько хорошо, что оказался еще более пылким и более восторженным, чем она сама, – а это, согласитесь, что-нибудь да значит!
Увидев, что все ее мелкие хитрости ничего не дали, Хуана прибегла к самому крайнему средству, имея все основания полагать, что оно, как и всегда, подействует безотказно. Она как бы ненароком принялась выставлять напоказ свои крохотные ножки, обутые в очаровательные атласные туфельки; при этом, разумеется, можно было полюбоваться и видом изящных щиколоток, и даже вышитыми шелковыми чулками, какие носили тогда только знатные дамы. Таким способом девушка пыталась привлечь к себе внимание строптивца. А поскольку он, кажется, ничего не замечал, она решила потихоньку оттолкнуть скамеечку, на которую обычно ставила ноги.
Проклятая табуретка была весьма большой и тяжелой, из массивного дуба. И все-таки ей удалось отпихнуть ее так далеко, что получилось следующее: она, совсем маленькая, сидит в необъятном кресле, а ножки ее болтаются в воздухе, не имея точки опоры. Она надеялась, что карлик непременно поторопится вернуть скамеечку на место.
При любых других обстоятельствах Чико не замедлил бы воспользоваться подобной удачей. Однако голова у него была занята более серьезными вещами, и героическим усилием воли он вновь сумел противостоять искушению.
Увы! Вот и на этот раз Хуана потерпела сокрушительное поражение. Что ж, если Чико так решительно сопротивлялся всем ее уловкам, то малышке пришлось прибегнуть к прямому вызову. Голосом, в который она попыталась вложить как можно больше твердости и безразличия, тоном, который, как она полагала, был способен задеть карлика за живое, она сказала:
