Виктор Вальд - Проклятие палача
– …Лечить ее, – невозмутимо продолжил Гудо. – У меня было множество необходимых в этом случае трав. Были готовые мази. Даже был гусиный жир, который я берег и не позволил себе его съесть даже в злой голод. Я согрел гусиный жир с солью и горчичным порошком. Разогрев массажем суставы я протер их этим составом и крепко укрыл, замотав в шерстяные вещи, что были в хижине. Затем я составил и согрел настой из облепихи, сосновых почек, тысячелистника и корня сельдерея.
Я заставил ее пить маленькими глотками весь день. Она пила и весь день проклиная меня за тот грех, который я не совершил. Две недели я согревал и кормил ее, растирал и массажировал суставы и мышцы тела, поил отварами и прикладывал мази. Через две недели женщина уже ходила по дому и даже приготовила мне похлебку.
Я ел и слушал, как она проклинает меня. Особенно громкими эти проклятия были перед сном. Менее слышны после пробуждения.
Слава нашему Господу, что наступила хорошая погода, и я мог продолжить свой путь. Я оставил ей мази и лечебные травы. Объяснил, как беречься от ревматизма. Вместо прощания она сказала: «Я проклинаю тебя за то… (Она чуть улыбнулась) Сам догадаешься. И все же будь ты проклят за то, что лишил меня как женщину двух самых верных защитников: моего мужа и моего гроба. Гроб, который я сама себе сколотила, ты сжег. А мужа моего я так и…»
Она опять чуть улыбнулась и горько заплакала. Я посмотрел на молчаливые скалы, укрытые снегом и сказал:
– Женщина, нет свидетелей, готовых рассказать твоему мужу…
Но она закрыла двери и громко разрыдалась, предавшись своему полюбившемуся занятию – проклятиям!
Согрешил ли я, святой отец?
– И да, и нет сын мой. Мне тяжело отделить… Особенно когда это касается женщины… Тут многое можно сказать. И сказать, кажется, и нечего… С одной стороны… А если быть справедливым, то…
– Неужто ты, палач, много дней невозмутимо выслушивал незаслуженные проклятия? – прервал неуверенные слова священника Франческо.
– Проклятие для палача все одно, что крестное знамение для священника. К этому привыкаешь…
– Разве к этому можно привыкнуть?
– Ко всему можно привыкнуть. Даже к виселице. Поболтается в петле человечек, поболтается и успокоится… Прости, святой отец за шутку палача. Но не я ее придумал, а мой учитель. Палачами ведь не рождаются…
– И все же я удивлен и не могу понять эту женщину…
Но священник прервал Франческо:
– Многие удивляются, зачем Господь создал женщину. Величайшие из мыслителей додумались до того, что в женщине Всевышний скрыл великую тайну! А мне тайна кажется простой: тому, кто до конца познает женщину – явится Бог! Но найдется такой, пожалуй, лишь в доброе для людей время. А пока будем удивляться и не понимать женщин. Ведь мы живем в жуткие века, когда непонимаемая женщина в лучшем случае удивляет!
* * *– Я не могу сказать, что пища неприятна моему телу, хотя я чувствую ее режущими камешками. Но все же она придала мне сил, и я хочу рассказать тебе, палач, свою печальную историю. Ты услышишь ее и решишь, стоит ли тратить на мое грешное тело свои силы и то немногое из пищи, что есть у святого отца.
– Говори, Франческо. Я буду слушать. А что еще остается делать в этом царстве мрака, где самым важным из человеческих чувств есть слух.
Гудо прислонился к холодной стене и без надобности во тьме закрыл глаза.
Где-то в неясной дали, неопределенной глубине и в замкнутом камнем окружении бродили звуки. Можно было догадаться – удары молота о деревянные и железные клинья, грохот отделяемого камня, людской говор и даже крики. Но все это многочисленно отразившееся от стен, усиленное эхом и приглушенное поворотами туннелей и значительными расстояниями превращалось в странное подобие. Прислушавшись к этому подобию можно было услышать шелест листвы, журчание воды, прибой морской волны, токование птицы и всякое другое, что желало услышать человеческое ухо. Неясные, едва различимые звуки, рождали в голове и поддерживали иллюзию другого мира – мира поверхности земли, такого желаемого и такого недоступного в физически ощутимой плотности подземного мрака.
И голос Фанческо, без сомнения молодой и яркий, в этой густой тьме глухого склепа, казался голосом ветхого старика, от долгих лет едва разлепляющего губы.
– Мне едва исполнилось тринадцать, когда мой отец взял меня в дальнее путешествие в своих торговых делах. Из Генуи отцовская галера направилась с грузом тканей, стекла, ремесленного и военного металла, а так же изделий из серебра и золота в Каир. Там, в Египте, отец быстро распродал большую часть товара и узнал на базаре, что наиболее выгодным и прибыльным делом было поставка в ряды мамлюкского войска мальчиков из Северного Причерноморья. Половцы, кипчаки, татары – основная воинская сила мамлюков[112].
Да и взрослые рабы вошли в немалую цену. За черкеса давали сто двадцать дукатов[113], за грека – девяносто, за албанца, серба или славянина – семьдесят дукатов. Наиболее ценились татары. Ведь они были намного выносливее и более понятливее, чем славяне, что быстро умирали на чужбине от тоски и всегда бунтовали, если не были в цепях. За татар готовы были заплатить до ста сорока дукатов, не торгуясь! К тому же молодые женщины-рабыни стоили еще дороже. Спрос на них был выше, чем на мужчин. А девственницы и вовсе были на вес золота!
После удачной распродажи в отцовской каюте было много мешков с золотыми дукатами и серебряными динарами. Время позволяло до осенних штормов добраться в Кафу – генуэзский город в Крыму. Там за зиму и половину весны можно было купить множество молодых рабов и рабынь. Еще отец надеялся за бесценок скупить пленников на рабовладельческих торгах, что устраивали пираты. Это на обратном пути, если в Крыму будет недостаток товара, или его дороговизна.
Никто не скажет, что торговля недостойное дело. В том числе и рабами. Благодаря рабам из Причерноморья вокруг Генуи поля заколосились небывалыми хлебами, а мастерские города завалены добротными и полезными товарами. Да и совесть никогда не терзала католических купцов. Ведь продавали мусульман-татар. А христиан… Греки, славяне… Их православная вера проклята истинной церковью – католической.
– Еще ни один мусульманин не продал в рабство своего брата по вере. Ислам настойчиво запрещает это. Только христиане продают христиан, прикрываясь церковными раздорами! – в гневе воскликнул отец Матвей. – Хотя ваш папа римский запретил своей буллой торговлю христианами, но для ваших купцов православные не являются единоверцами. Это от наущений сатаны! Все в торговле людьми от сатаны и его козней. Душа в человеке – это имущество Бога. Продавая человека, одновременно с его телом продается и божественное имущество. А это преступная торговля. Работорговцы – слуги сатаны и преступники. Гореть им в аду.
