Питер Марвел - Хрустальная удача
Он плакал, зайдя внутрь черного куба, плакал, проходя мимо урн с золотом, плакал, разглядывая золоченые доспехи мертвых богов, и слезы его капали на желтый металл.
Он шел вперед, как учили, как привык, как выбрал. И когда перед ним оказалась узкая лестница, ведущая наверх, он вытер слезы и шагнул на ступень.
Он не видел, как скользнула за ним, печально улыбаясь, призрачная дама в черном платье и с зелеными глазами.
Не обращая внимания на боль в ободранных ладонях и коленях, цепляясь за лианы и ветви кустарников, Ришери карабкался наверх по ступеням пирамиды. Иногда он поднимал голову и с тоской смотрел на вершину, в глубине души понимая, что ему ни за что не успеть. Но жившая в его сердце любовь гнала его вперед, и теперь, когда он увидел эту женщину живой, его уже ничто не могло остановить.
— Убей ее!
Брат Хосе вздрогнул и обернулся.
Прямо перед ним стояла На-Чан-Чель с забрызганным чужой кровью лицом, в залитом чужой кровью одеянии. В одной руке индианка держала нефритовую чашу, а в другой — обернутый белой хлопковой тканью обсидиановый нож.
— Убей! — повторила индианка и протянула монаху нож. — Это ведь она во всем виновата.
На-Чан-Чель перевела вгляд на Лукрецию.
— Это ты во всем виновата, бледнолицая ведьма с сердцем койота. Ты околдовала Роджера и лишила его разума, ты вынудила его сделаться убийцей моего брата, обрекая меня на муки выбора между праведной местью за свой род и благодарной любовью за свое спасение. Ты привела этого испанца, ты… Ты служишь Тецкатлипоке, пробуждая в людях то, что должно спать, значит, ты должна разделить с ним ложе. Твое сердце ляжет ему в грудь, ты умрешь, и пойманные тобой души окажутся на свободе. Я выпущу их, и больше никто не станет порченным из-за тебя.
Как громом пораженная, застыла Лукреция перед индианкой. Ужас, сдерживаемый ее железной волей, вырвался на свободу, и перед глазами пронеслась вся ее жизнь.
Отшатнувшись от На-Чан-Чель, она дико закричала и закрыла лицо руками.
Индианка взяла руку брата Хосе и, разжав пальцы, вложила в нее нож.
— Убей ее, — повторила она в третий раз.
Брат Хосе смотрел в черные, как колодцы, глаза женщины и понимал, что он сам этого хочет. Да, он хочет, чтобы эта низкая тварь получила по заслугам. Горячая волна ненависти затопила его сердце, хлынула в гортань и осела на губах коричневой пылью горьких плодов какао. Он всегда хотел, чтобы эта женщина сдохла, и от того, что ему позволено совершить это, грудь его расширилась, наполняясь яростным торжеством. Наконец-то в его жизни совпали, сошлись воедино то, что он хочет сделать и то, что он должен. И в этом совпадении он познал восторг, овладевший им и пронзивший его как молния. Он стиснул нож и, схватив Лукрецию за волосы, подтащил к себе.
И никто на пирамиде не видел, как с другой стороны на вершину поднялся Ришери и, расталкивая оцепеневших людей, бросился к леди Бертрам.
В этот момент вскрикнув, упала в обморок Элейна — Уильям едва успел подхватить ее. Абрабанель вцепился в кисти цицит, болтавшиеся по углам его жилета. Отец Дамиан торопливо перекрестился. Ван Дер Фельд прикрыл глаза. Вдруг Потрошитель впился глазами в Лукрецию.
— Ведьма, — заорал он, — морская ведьма!
В ту же секунду Ришери с силой рванул женщину от монаха, заслонив ее собой. Нож вошел ему в грудь, и алое пятно расплылось на белой рубахе точно напротив сердца.
Увлекая за собой женщину, он рухнул на землю.
Брат Хосе, в ужасе выронив нож, попятился.
— Я не хотел, — бормотал он, — я не виноват. Это все ведьма, это она…
В этот момент на платформе оказался Кроуфорд. Ударом кулака отшвырнув индейца, загоражевшего ему путь, он кинулся к Лукреции, но замер, наткнувшись на индианку.
И тогда На-Чан-Чель закричала, раздирая себе лицо ногтями.
Обогнув ее, Кроуфорд опустился на колени перед Лукрецией, прижимающей к себе умирающего Ришери.
Леди Бертрам не видела ничего вокруг. Она, покачиваясь, гладила мужчину по щеке.
— Франсуа, — шептала она, целуя его в губы, — Франсуа, я знала, что ты спасешь меня, я ждала, я верила…
Каждое слово Лукреции раскаленными иглами вонзалось в сердце Кроуфорда, измученное ревностью.
Ришери слабо улыбнулся, на губах его выступила кровавая пена.
— Я люблю вас, Аделаида, — прошептал он, — не плачьте, я пришел.
— Прости меня, прости за ту проклятую порку на корабле, и за мою жестокость, и за клятву, что я вырвала у тебя в ночь на Эспаньоле… Прости меня. — Слезы катились из глаз женщины и падали на лицо умирающему.
— Я завидовал Рэли, потому что он… Я счастлив, что умираю вместо тебя. Я люблю…
Глаза Франсуа де Ришери остались открытыми. Кроуфорд поднял голову и увидел, как из-за спины ослепшей от горя леди Бертрам поднялась призрачная женщина в черном и, покачав головой, медленно растаяла в воздухе.
Лукреция протянула руку и ладонью закрыла французу глаза.
Кроуфорд поднялся и, глядя на женщину взглядом, полным боли и отчаяния, отступил назад. Мертвый победил живого.
— Ничего уже не исправишь, — прошептал он. — Слишком поздно. Это я должен был прийти — и не пришел, спасти — и не спас.
— Уж не хочешь ли ты убить ее? — услышал он, обернулся и встретился взглядом с индианкой.
По ее расцарапанному лицу струилась кровь, в крови были ее платье и руки.
— Нет, не хочу.
Кроуфорд подошел к На-Чан-Чель и обхватил ее за плечи.
— Что ты наделала, дурочка, что ты наделала? — спросил он, заглядывая ей в глаза.
В ту же секунду сильный толчок потряс пирамиду до самого основания. Индианка вырвалась из его рук, и как кошка отпрыгнула в сторону. Глаза ее полыхнули зеленым огнем.
— Я исполнила долг! — крикнула она, сжимая жертвенный нож в руке.
Пришедшая в себя Элейна, услышав зловещий бой «лежащих на земле барабанов», шепотом спросила спросила у Харта:
— Что это, Уильям?
— Землетрясение… — мрачно ответил тот, устремляя взгляд в сторону пирамиды и понимая, что он не в силах ничем помочь гибнущим там людям.
— Надо уходить отсюда, — сказал Ван Дер Фельд. — Вы как раз вовремя пришли в себя, мисс, чтобы спускаться.
И как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как в ужасе мечутся по платформе, толкаясь перед рушащейся лестницей, обезумевшие от страха люди. Рядом с саркофагом остались только Кроуфорд и яростно хлещущая себя по бокам огромная бурая онза. Как она там оказалась и куда исчезла индианка, никто не видел.
Кроуфорд отбросил бесполезную в таких условиях саблю и схватился за кинжал. Кошка прыгнула, Кроуфорд присел и, когда животное было над ним, резко ударил его в пах и рванул клинок на себя. Раздирающий вопль, в котором боль и страх небытия слились воедино, вырвался из груди смертельно раненого животного, и оно рухнуло на камни.
