Эрнест Медзаботт - Иезуит
Голландия была снисходительна ко всем, ни у кого не спрашивала отчета о прошлом, но требовала от них хорошего поведения и честности в настоящем. Если кто-либо из изгнанников, принятых республикой, совершал какое-либо преступление, то его вешали столь же заботливо, но не больше, как если б дело шло о гражданине Голландии. Но подобные случаи бывали редки: люди, находившие приют в соединенных провинциях, слишком были счастливы своей удачей, чтобы желать бунтовать. А поэтому получалось весьма странное явление, а именно: оказывалось, что сборище наиболее беспокойных и буйных людей Европы в Голландии составляло самое спокойное, самое смиренное и наиболее почитающее законы население. Зачем удивляться этому? Разве мы не видали австралийских переселенцев, эту толпу отборнейших мошенников, собранных со всех английских галер, превратившихся в короткое время в людей порядка, людей работящих и уважающих собственность, людей, создавших наиболее процветающие, самые счастливые и самые честные штаты на свете?
Нет ни одного столь закоренелого злодея, который, будучи перенесен в честную и работящую среду, не мог бы исправиться и стать человеком честным. Бог терпелив; Он хочет, чтобы грешник исправлялся и жил. Почему же люди должны быть неумолимыми и изрекать более бесповоротные приговоры, нежели наш Верховный Судия?
Итак, Каролюс ван Бурен, также с дрожью вспоминавший некоторые трудные шаги на дороге изгнания, смотрел на сходившую с корабля толпу.
Католический патер, бежавший из Англии, шел рядом с кальвинистским священником, с трудом спасшимся от жестоких последователей герцога Гиза. Андалузский дворянин, высказавший не совсем почтительное мнение насчет одного развратного провинциала и приговоренный быть сожженным на ближайшем аутодафе, обменивался веселыми шутками со старым купцом, едва успевшим убежать, когда его обвинили в исповедании ереси Сочино.
Но в особенности одна пара привлекла внимание нашего эшевена; то были мужчина и женщина.
У мужчины были седые волосы, обрамляющие его благородное лицо чудной короной, придававшей ему отпечаток спокойствия и величавости. Его высокий рост, казалось, нисколько не уменьшился под тяжестью лет. Он с юношеским проворством спрыгнул на землю и протянул руку своей спутнице, также легко соскочившей с мостика. Она была гораздо моложе его; если для него уже началась холодная зима жизни, то для нее наступила только блиставшая роскошью и цветущей красотой веселая осень. Глаза ее, блиставшие молодостью, со страстной нежностью останавливались на ее спутнике; невозможно было принять этот взгляд за спокойную привязанность, питаемую дочерью к отцу. Эта женщина, очевидно, любила этого старика как возлюбленного, как мужа. Она была не высока ростом, но невозможно было найти более пропорциональных членов, более грациозных движений, более характерной головы. Если ван Бурен был охвачен чувством уважения и почтения при виде старика, то вид этой женщины произвел на него совсем другое впечатление.
— Боже мой! — прошептал он. — Снится мне или я вижу это наяву?.. Разве призраки возвращаются с того света?.. Разве мертвые обрывают железные цепи смерти?..
Между тем двое иностранцев, выйдя на мол, осматривались вокруг, словно кого-то ища, и, увидев человека такой почтенной наружности, как наш эшевен, они направились прямо к нему.
Бывший послушник иезуитов остался их ждать, охваченный каким-то странным, необъяснимым для него ужасом.
Женщина заговорила первая.
— Милостивый государь, — сказала она чрезвычайно приятным голосом на немного исковерканном голландском языке, — не можете ли вы указать нам дом достопочтенного мессира Каролюса ван Бурена, эшевена города Амстердама?
Каролюс сделал движение, выражавшее сильное удивление.
— Его дом очень близко, господа, — сказал он вежливо, — и я сам готов служить вам, так как я и есть Каролюс ван Бурен.
— В таком случае, — сказал старик, — потрудитесь прочесть это письмо, данное мне для передачи вам вашим другом Жозуэ Рюисдалем.
— Рюисдалем!.. — воскликнул ван Бурен. — Значит, вы приехали из Японии?
— Именно, и счастье помогло нам сразу натолкнуть нас на того, кого мы ищем.
Женщина молчала, но ее проницательный взгляд так внимательно рассматривал голландца, что можно было догадаться, что его лицо ей знакомо.
Письмо Рюисдаля было коротко и категорично. Он просил своего кума принять знатных итальянцев, синьора и синьору Северини, как он принял бы его, Жозуэ, и его жену; просил помочь им во всем и вообще сделать для них все, что должен был сделать гражданин гостеприимной Голландии не для простых иностранцев, но для самых хороших друзей.
— Я сделаю все возможное, чтобы не обмануть доверия моего друга, — вежливо сказал эшевен. — Эй, Джованни!
На этот зов к Каролюсу подбежал слуга, державшийся от него на почтительном расстоянии и не менее круглый, нежели его господин.
— Ступай домой и скажи барыне, что я веду двух иностранцев.
Слуга ушел, не дожидаясь других наставлений, да их и не надо было, ибо предупредить голландку о приезде иностранцев значило сказать ей, чтобы она отдала и дом, и все в нем находящееся в их распоряжение.
— Мы люди простые и добродушные, но не привыкли к обычаям большого света, — любезно сказал эшевен, — поэтому, господа, прошу извинить нас, если наш прием будет только радушен и ничего более; парижская и мадридская роскошь еще не проникла в наши торговые дома.
— Примите нашу благодарность, мессир ван Бурен, — сказал старик, пожимая полную руку голландца. — Мы проехали столько враждебных стран и преодолели так много опасностей, что для нас будет истинным утешением видеть вокруг себя дружеские лица.
Обменявшись этими словами, они все направились к дому ван Бурена.
— Я не желал бы быть нескромным, — сказал немного погодя эшевен, — и прошу вас считать, что вопросы, которые вам будут неприятны, не задавались. Но не скрою, что с большим интересом выслушал бы рассказ о ваших приключениях, заставивших вас столько выстрадать.
Синьор Северини улыбнулся и сделал утвердительный знак головой, но синьора с живостью предупредила его.
— Простите мне мое нескромное любопытство, но я, со своей стороны, тоже задам вам вопрос, мессир ван Бурен. Вы уроженец соединенных провинций?
Эшевен вздрогнул.
— Если можно назвать отечеством, — сказал он, — страну, доставившую человеку безопасность, богатство, почести, страну, с которой вас связывают интересы и признательность и в которой родились ваши дети, то я могу сказать, что Голландия — мое отечество.
— Но вы не родились здесь, — воскликнула синьора Северини, — и вы, также изгнанный, преследуемый, искали в этих местах убежища, даваемого всем несчастным изгнанникам этой великодушной республикой? И может быть, кто знает, враги, побудившие вас к бегству, суть те же самые, что прогнали и нас из отечества?
