Жорж Санд - Пиччинино
Наконец около полуночи ей ясно послышались приглушенные звуки неровных шагов. Она выглянула, и ей показалось, будто какая-то тень скользнула вдоль стены и пропала во тьме. Это был Маньяни, но ей не удалось разглядеть его, и она даже усомнилась, не было ли то пустой игрой ее воображения.
Несколько минут спустя во двор тихо вошли двое и стали подниматься по наружной лестнице. Мила как раз опять принялась жарко молиться и услыхала их шаги, когда они были уже под ее окном. Она подлетела к нему, поглядела вниз и, рассмотрев сверху лишь головы двух людей, решила, что это ее брат и Маньяни возвращаются вместе домой. Поспешно пригладив пышные распущенные волосы, она побежала навстречу им в комнату брата. Но едва она вбежала туда, как дверь раскрылась и она очутилась лицом к лицу с Микеле и каким-то другим человеком, который был на целую голову ниже Маньяни.
Быстро скрыв лицо капюшоном плаща, Пиччинино отступил назад и притворил за собою дверь.
— Вы, верно, не ждали сегодня своей возлюбленной, Микеле, — сказал он. — При иных обстоятельствах я охотно познакомился бы с чей, сдается мне, она хороша, как сама мадонна. Однако сейчас вы очень обяжете меня, если спровадите ее так, чтоб она меня не видела.
— Будьте спокойны, — ответил молодой художник, — эта девушка — моя сестра, и я сейчас же попрошу ее уйти к себе. Побудьте здесь, за дверью.
— Мила, — заговорил он, входя снова и прикрывая своего спутника створкой двери, — что за привычку ты завела не спать по ночам, словно сова какая-то? Иди к себе, голубушка, я не один. Отцовский подручный попросил приютить его на ночь, он будет спать у меня. Сама понимаешь, тебе лучше уйти поскорее: ведь не хочешь же ты, чтоб тебя увидели такой растрепанной и неубранной.
— Ухожу, ухожу, — отвечала Мила. — Но скажи мне, Микеле, Маньяни тоже вернулся?
— А тебе какое дело? — сердито спросил Микеле.
Мила глубоко вздохнула и ушла к себе. Там в полном унынии она бросилась на постель; она решила притвориться, будто спит, и слушать тем временем, что будут говорить в соседней комнате. Быть может, с Маньяни случилась беда? Резкость брата, казалось, сулила недоброе.
Оставшись с Микеле наедине, разбойник попросил задвинуть все засовы и, сняв один тюфяк с кровати, прикрыть узкую растрескавшуюся дверь в смежную комнату, сквозь щели которой можно было увидеть свет и услышать их голоса. Когда это было сделано, он попросил Микеле пойти и посмотреть, спит ли его отец, и если ке спит, то пожелать ему доброй ночи, чтобы старику не вздумалось подняться к ним. Затем разбойник скинул свою богато расшитую куртку, без всяких церемоний бросился на кровать Микеле, и, укрыв голову плащом, видимо, решил не теряя ни минуты предаться сну.
Микеле и в самом деле пошел вниз, но не успел он ступить на лестницу, как молодой разбойник быстрей и легче птицы выскочил из постели, откинул в сторону тюфяк, отодвинул засов, открыл дверь и направился к постели Милы, у изголовья которой еще горел слабый ночник.
Мила прекрасно слышала, как он вошел, но решила, что это Микеле пришел проверить, спит ли она. Ей и в голову не приходило, что чужой человек посмел войти к ней. Она сомкнула веки, словно дитя, которое боится, как бы его не стали бранить, и лежала тихо, не шелохнувшись.
При встрече с любой женщиной Пиччинино всегда охватывало беспокойство и волнение. Он старался разглядеть ее внимательно, чтобы либо перестать о ней думать, если ее прелесть на поверку оказывалась несовершенной, либо твердо остановить на ней свой выбор, если ее красоте удавалось встревожить его надменную душу, в которой странным образом сочетались пыл и лень, сила и вялость. Редко двадцатипятилетний мужчина проводил свои годы так целомудренно и скромно, как разбойник со склонов Этны, но мало в чьем воображении кипели столь пылкие мечты и столь безудержные желания. Казалось, он стремился разжечь свою страсть, чтобы проверить ее силу, но чаще всего избегал удовлетворять ее, словно опасаясь, как бы победа не обманула его ожидания. Так или иначе, но в тех случаях, или, вернее сказать, в тех немногих случаях, когда он уступал своей страсти, он испытывал лишь глубокую печаль и корил себя, зачем с такими усилиями добивался так быстро улетучившегося упоения.
Возможно, были у него и другие причины, почему он желал без ведома Микеле увидеть лицо его сестры. Как бы то ни было, он с минуту пристально вглядывался в ее черты и, очарованный ее красотой, молодостью и невинным выражением лица, уже задавал себе вопрос — не лучше ли ему полюбить эту прелестную девочку, чем женщину, которая старше его годами и добиться которой ему наверняка будет труднее.
Тут Миле надоело притворяться спящей. К тому же она так жадно ждала вестей о Маньяни, что ей стало не до братниных попреков; она открыла глаза и увидела склонившегося к ней незнакомца, увидела его глаза, блиставшие в разрезах капюшона, и в страхе едва не закричала. Но он зажал ей рот рукою.
— Дитя, — шепнул он, — промолви хоть слово, и ты умрешь; смолчи — и я уйду. Полно, мой ангел, — прибавил он вкрадчиво, — зачем вам пугаться друга вашей семьи. Может статься, вы еще поблагодарите его за то, что он нарушил ваш сон.
И, поддавшись приступу безрассудного кокетства, подчас заставлявшего его вдруг изменять своим намерениям и инстинкту осторожности, он поднял капюшон и открыл свое пленительное лицо, которое сейчас особенно красила нежная и тонкая улыбка. Простодушной Миле показалось, будто перед ней какое-то видение. Блеск алмазов на груди прекрасного незнакомца еще усиливал это наваждение, и она уже стала гадать, не ангел ли ей явился, или, может быть, переодетый принц. Потрясенная, растерянная, вся во власти и восхищения и страха, она сама улыбнулась в ответ. Тогда он поднял соскользнувшую ей на плечо тяжелую прядь черных волос и поднес ее к своим губам. Тут страх взял верх. Мила снова чуть не крикнула. Незнакомец посмотрел так грозно, что голос изменил ей. Он задул ночник, вернулся в комнату брата, задвинул засов и снова заложил дверь тюфяком. Затем кинулся в постель, укрылся с головой и, когда Микеле вернулся, притворился крепко спящим. Все это заняло меньше времени, чем наш рассказ.
Однако, быть может, впервые в жизни, Пиччинино не удавалось заглушить свои мысли и позабыться сном. Он издавна, словно с диким скакуном, боролся со своим воображением и думал, что навеки наложил на него узду. И вот узда была разорвана и могучая воля, исчерпанная в пустяковых схватках, не в силах была одолеть столь долго подавляемое неистовство желаний. Пиччинино оказался между двух соблазнов, которые явились ему в образе двух женщин, почти равно желанных и обладание которыми подлый Нинфо почти предлагал разделить с ним. Микеле был заложником в руках Пиччинино, и он мог в виде выкупа все потребовать за него и, быть может, все получить.
