Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр
Воевода, спрыгнув с туркестанца, взбежал по ступеням, преклонил колено, опустил голову и широко перекрестился. Выпрямился, принял из рук женщины мальчишку и повернулся к войску, вскинул его высоко над головой:
– Государь наш, Иван Васильевич!!! – громко крикнул он. – Долгие лета Великому князю!
– Долгие лета! – взревели тысячи глоток, и в воздух взметнулись тысячи сверкающих сабель. – Слава государю Ивану Васильевичу!!! Слава!
– Клянемся служить государю нашему верно! Не изменять ему ни в делах, ни в мыслях наших! Не жалеть ни сил, ни живота своего во славу государя нашего Ивана Васильевича, державы русской и веры православной!
– Клянемся! Клянемся! Клянемся!
– А изменников на псарню, – тихо посоветовала Елена Васильевна, глядя на брошенных внизу лестницы связанных князей.
– На псарню изменников! – распорядился Иван Федорович, опустил мальчика, посадив на полусогнутую руку. Государь немедленно запустил цепкие пальчики в его густую бороду.
Кудеяр, держащий под уздцы туркестанца и свою кобылу, прищурился, поманил пальцем холопа:
– Ну-ка, подержи, – и пошел по ступеням вверх.
Поведение дядьки, воспитателя князя и верного его телохранителя, никого не насторожило. Видеть Кудеяра рядом с воеводой было делом привычным – как нитку с иголкой.
– Праздник у нас сегодня! – объявила Елена Васильевна. – Конец изменам, конец смутам! Вам же, бояре, поклон низкий. В палаты трапезные всех вас прошу! Жажду утолить после пути долгого и силы свои подкрепить.
– Долгие лета! Долгие лета государю!!! – отозвались воины.
Воевода и Великая княгиня вошли во дворец. Кудеяр скользнул следом.
Скрывшись от посторонних глаз, Иван Федорович и Елена Васильевна сомкнули губы в долгом, страстном, горячем поцелуе.
Кудеяр замер… А потом попятился назад, на крыльцо – и со всех ног помчался вниз по ступеням.
– Что же вы творите, касатики?! – прервала поцелуй влюбленных княжна Шуйская. – Не совестно вам?!
– А кто нас теперь остановит, Анастасия Петровна?! – Счастливая Великая княгиня даже не разгневалась на грубость кравчей. – Все, милая моя. Прятаться больше ни к чему!
– Столько лет я заботилась о вас, за лепоту, за любовь вашу радовалась, – мотнула головой Анастасия Шуйская. – А вы, едва вместе оказались, первым делом брата моего в кандалы заковали!
– Ах, вот ты о чем, княжна, – засмеялась правительница. – Не сердись, погорячились в суете. Сегодня же главой Думы боярской князя Немого сделаю, коли тебе так хочется! Слова одного только твоего хватит. Ты за верность брата своего двоюродного ручаешься?
– Ручаюсь!
– Тогда решено! – Елена Васильевна крепко прижалась к плечу воеводы, и через миг они снова страстно целовались.
Анастасия Петровна укоризненно покачала головой и забрала у влюбленных ребенка.
* * *Личной власти у Великой княгини было не так уж много – по большей части, коли повелеть али утвердить что-то требовалось, ей к мужу приходилось с просьбой таковой обращаться. И уж тем более не было у нее никаких личных воинов, катов, застенков. Однако имелся в Кремле уголок, где власть Елены Васильевны была безграничной и неоспоримой.
Псарня!
Развлечение, заведенное Василием Ивановичем токмо ради жены и прежде не нужное, находилось под полным покровительством государыни, здешними делами не интересовался более никто. Только Елена Васильевна решала, каких собак и сколько надобно держать, как кормить, что пристраивать или переделывать в этом не самом маленьком хозяйстве, кого нанимать для ухода за гончими, сколько платить…
Немудрено, что почти все здешние слуги оказались литовцами, многие из которых бежали от Сигизмунда вместе с девочкой Леной, никому не известной бездомной сиротой. Некоторые из них когда-то делились с ней куском хлеба, краем подстилки и плаща темными холодными ночами, защищали от посягательств похотливых чужаков. Теперь же она возвращала свой долг, став изгнанникам надеждой и опорой, – литовцы же не признавали иных приказов, кроме как от юной княгини, и ради нее готовы были пойти хоть на смерть, хоть на любое преступление.
Однако в последнее время умная девочка предпочитала творить свои дела тихо и незаметно. Зачем объяснять народу русскому, отчего знатные князья на плаху посланы? Измену доказывать, суд учинять, казнь прилюдную устраивать. Куда проще, если лишние головы просто исчезнут…
В каменную подклеть, что поддерживала сруб амбара, Елена Васильевна вошла в сопровождении двух просто одетых псарей – рослого чернобородого Гедвика с бледными, почти бесцветными глазами и пожилого, кривоглазого и прихрамывающего Ахмата, отчего-то лишенного волос на голове. Вот не росли у него, и все! Оба в рубахах, шароварах и беличьих душегрейках.
– Ты чего творишь, дура малолетняя?! – увидев племянницу, попытался подняться на ноги князь Глинский. – Забыла, из какого дерьма мы тебя вытащили?! Хочешь, чтобы тебя поганой метлой из дворца погнали, в лесу на осине сдохнуть?! Я ведь расскажу, все расскажу! Отпусти нас немедленно, пока я не прогневался!
– Ах, дядюшка, ты никогда меня не понимал, не любил, доброты к сироте не проявлял. Торговал, как щенком породистым, – тяжко вздохнула молодая правительница. – Бунтовать обожаешь, дважды крамолы затевал, да еще и язык как помело.
Она многозначительно посмотрела на Гедвика. Тот развязал поясную веревку, накинул Михаилу Львовичу на шею, потянул концы. Князь Глинский задергал ногами, выгнулся, выпучил глаза – и наконец обмяк.
Литовский псарь немного выждал, после чего отпустил жертву и опоясался.
Елена Васильевна прошла чуть дальше, осматривая своих опекунов, остановилась возле князя Шуйского. Улыбнулась:
– Василий Васильевич?
Князь Немой, двигая плечами и упираясь ногами, кое-как выпрямился, спокойно посмотрел женщине в глаза.
– Анастасия Петровна уверила меня, княже, что честен ты и предан сыну моему и мне лично. Посему прошу тебя отныне заботу о Думе боярской на себя принять. По высокому родству своему ты более всех для места сего подходишь. Обиды за случившееся не держи. Бояре, мне и государю всей душой преданные, с похода вернулись. Усталые, злые… Где им в мелочах разбираться, кто сильно мне предан, а кто так… без искренности? – Правительница подступила ближе: – Ты ведь предан, Василий Васильевич?
– Да, – согласно кивнул пожилой воевода.
– Ах, Василий Васильевич, вечно из тебя слова не вытянешь, – вздохнула женщина. – Потому и понимают тебя не все и не сразу.
Она повернула голову к кривому псарю. Тот торопливо выхватил нож, срезал с пленника веревки.
– Теперь осталось узнать мнение остальных достойных бояр, – повернулась к прочим пленникам Елена Васильевна. – Поведай мне, князь Воротынский Иван Михайлович, ты согласен с моим безвременно почившим дядюшкой, царствие ему небесное, и считаешь меня малолетней дурой или согласен с князем Шуйским и поклянешься мне в вечной преданности?
