Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев
Мне предложили засесть за телеграммы, поступившие за это время от Криворученко, и составить по ним обзор о положении дел в его группе и на станции.
Я пересмотрел кипу телеграмм и выбрал из коротеньких сообщений все, что только было возможно.
Складывалась такая картина. В конце зимы Гюберт перенес свою резиденцию на новое место. Он перебазировался на восемьдесят километров западнее прежней стоянки и разместился в бывшем доме отдыха. Осиное гнездо по-прежнему прикрывается вывеской «Лесной опытной станции», стоит в лесу между городом и большим селом, районным центром. От города до него восемьдесят километров, а от села — всего четыре.
Похитун объясняет это перемещение тем, что близость города могла привести к полной расшифровке Опытной станции, и Гюберт решил предвосхитить события.
Изменений в личном составе Опытной станции никаких не произошло, только на вакантную должность помощника Гюберта прибыл некий майор Штейн.
Гюберту присвоено звание майора. Он награжден Железным крестом. Штейн владеет русским языком и отличается более крутым, нежели покойный Отто Бунк, характером. Он завел на Опытной станции овчарок.
В своих показаниях Доктор дал аналогичные сведения и лишь добавил, что Штейн, по его мнению, является преемником Гюберта, так как были разговоры о переводе Гюберта на новую должность.
В группе Криворученко теперь не двое, а пятеро: сам Криворученко, радист Ветров, Логачев, пришедший из партизанского отряда, Березкин — из городского подполья и Таня Кольчугина. Она попала в группу после какой-то удачно проведенной комбинации, но какой именно — мне было непонятно. Можно предположить лишь, что уход Тани в лес был связан с отъездом из города Фомы Филимоновича.
Да, старик покинул свои «хоромы». Он выполнил мое задание. Он сумел войти в такое доверие к Гюберту, что тот захватил его с собой на новое место. Старик и в самом деле заделался егерем. Мог ли я предполагать, что его разговор с Гюбертом об охоте приведет к таким результатам?
Фома Филимонович выполнил и второе мое задание: ему удалось наладить отношения с Похитуном; он поступился своим характером и стал неразлучным «другом» грязного шифровальщика.
Фома Филимонович ездит на охоту с Гюбертом, и весенний сезон, по словам Криворученко, прошел у них на славу. Но Гюберт стал более осторожен. Если раньше он ездил в сопровождении двух автоматчиков, то сейчас берет с собой по три-четыре, а то и по пять солдат.
Группа Криворученко стоит лагерем в лесу, в девятнадцати километрах от Опытной станции. Лагерь именуется «Полюсом недоступности». Встречи с Фомой Филимоновичем проводятся в лесу, между осиным гнездом и Полюсом недоступности, но иногда и в селе. В лесу с ним встречаются поочередно Криворученко, Логачев и Березкин, а в райцентре — только Березкин.
Старик свободно пользуется лошадью Опытной станции, часто ездит в лес на охотничьи разведки. Пользуясь этим, Фома Филимонович даже приезжал на Полюс недоступности.
В марте группе Криворученко выбросили на парашюте мешок с грузом. В мешке были батареи для радиостанции, медикаменты, боеприпасы и продукты первой необходимости.
Так выглядели дела на той стороне…
Вскоре полковник Решетов вызвал Фирсанова, Коваленко, Петрунина и меня, чтобы посовещаться о плане налета на Опытную станцию. Единодушно было решено снова выбросить меня в тыл врага, возглавить группу Криворученко и уже там, на месте, разработать до мелочей два-три варианта операции, которые мы здесь наметили в общих чертах.
— Сколько вам надо времени на подготовку? — обратился ко мне Решетов.
Я ответил, что недели три.
— Мало, не успеете. Месяц! — заключил Решетов и на этом отпустил нас.
34. Снова в дорогу
Быстро бежало время. Ушла весна с запоздалыми снегопадами и теплыми ветрами. Отгромыхал первыми грозами, омыл землю прямыми крупными дождями веселый, прозрачный май. Пришло лето.
Электричка мчала меня в Подмосковье. Я сидел у окна.
Зеленый ковер сменялся сосновыми борами, березовыми рощицами, мелькали дачные места. В пруду с шумом и гамом плескались ребятишки.
Подготовка моя закончилась. Сегодня ночью я должен был выехать поездом на прифронтовой аэродром, а там… там опять прыжок. Я шел на новое задание с большим подъемом. Несомненно, сказывались опыт и связанная с ним уверенность в своих силах.
Электропоезд на полминуты остановился на маленькой станции. Из вагонов хлынул поток озабоченных пассажиров. Я сошел с платформы и по дорожке, так похожей на партизанскую тропу, направился лесом к домику, в котором жил все это время.
Да, пришло лето. С осин летели пуховые «гусеницы», отцвела черемуха, доцветала сирень, елки выбросили молодые побеги салатного цвета. Воздух — сочный, густой, настоенный на зелени, — пьянил. Солнце узкими полосами пробивалось через пушистые кроны деревьев и вносило яркую пестроту в лесной полумрак.
Вот и мой домик. Он уже стар, почернел от времени, покосился немного и, кажется, грозится заглянуть в овраг, в речушку. На лужайке перед домом лето выткало чудесный зеленый ковер. Такой чудесный и нежный, что мне жаль топтать его ногами! Я его обхожу.
Дом обнесен ветхим частоколом, маленькие окна полускрыты кустами сирени. По углам крыши на длинных шестах закреплены две скворечни. Из них доносится писк. Старый скворец, нахохлившись, сидит на скворечне и греется на солнышке.
Я уже привык к своему временному жилью, и мысль о том, что через несколько часов я его покину, навевает какую-то безотчетную грусть.
Войдя в комнату, я увидел майора Петрунина. Он сидел, странно выпрямив корпус. Его всегда беспокойные руки сейчас неподвижно покоились на коленях. У майора были недюжинные организаторские способности. Я невольно заражался его энергией. Все привыкли видеть его в постоянном движении, за каким-нибудь делом. И я удивился, застав его на этот раз в необычной для него позе.
— Распрощались? — спросил он и тут же встал.
— Да. А вы о чем призадумались?
Майор сделал круговой жест рукой. На диване, на стульях, на столе, на кровати, на полу
