Геннадий Осетров - Гибель волхва. Варвары
Сумерки уже опустились на город. Стены домов расплывчато белели сквозь темноту, с моря ударял в лица терпкий водорослевый ветер. Из–за черной громадины сторожевой башни Зевса выплывал яркий хвост Большой Медведицы. Луна еще не взошла. Было тихо и прохладно. Кончался последний день сентября.
Втроем миновали Морские ворота, подошли к волнолому и зашагали по нему к темнеющему вдали кораблю. Волны бухали в каменную твердь, вставшую на пути к отлогому берегу, где они могли бы вольным выплеском накатиться на него, поиграть разноцветной галькой и мягко отхлынуть, смывая за собой песок и пену. Вал за валом катил на волнолом, но вблизи него взыгрывал, вспенивал макушку и, помедлив секунду, бросался на стену, подминая под себя бело–кудрявый гребень.
При каждом насаде волны служанка ахала, но как только веер брызг, взлетев над волноломом, по дуге отбрасывался назад в море, она кидалась вперед сквозь водяную пыль, боязливо косилась на очередной гребень, снова ахала, вторя злому буханью вала.
С корабля окликнули. Служанка в ответ что–то прокричала, подставив ко рту мокрые ладошки, но что – за шумом волн было не разобрать. Однако ее поняли. С триеры, трущейся бортом о каменную стену волнолома, спрыгнул человек с факелом. Ветер срывал и уносил клочки пламени, конец красной фески моряка полоскался над его плечом, за поясом поблескивала бронзовая шишка рукояти кинжала. Он загорелым лицом потянулся к удивившему его великану, спросил:
– Это тебя ждем?
– Да–а, – неуверенно отозвался мастер. – Мне бы надо на Белый остров.
– На Белый, так на Белый. Лезь за мной.
Лог обнял Астидаманта за плечи.
– Объясни Сосандру, почему я решился! – прокричал он на ухо поэту.
Астидамант тряхнул головой, отчего с кудрей брызнули в Лога дождинки. Мастер улыбнулся и стал подниматься на борт к моряку, который стоял на палубе, с дымным факелом.
– Легкий путь! – Астидамант прощально помахал ладошкой.
Служанка, как только Лог ступил на палубу, повернулась и быстро побежала по волнолому, прочь от корабля, к городу. Матросы отдали канаты, и триера тяжело отвалила от стенки. Из окошечек высунулись весла, стройным рядом повисли над водой. Где–то под ногами мастера прозвучал рожок, донесся резкий щелчок, как от удара кнутом. Весла дружно погрузились в море и, буравя воду, косо погребли к высокой корме. Триера, медленно набирая ход, выплыла из–за волнолома и, то проваливаясь, то вздымаясь на встретивших ее волнах, пошла в темень и рев, разваливая тупым носом черные горбы валов.
– Качка усиливается! – прокричал моряк. – Иди за мной, тут может смыть за борт.
Мастер спустился за ним в кормовой трюм. Тут стоял приклепанный к настилу широкий стол, вокруг него грубые, неподвижные скамьи. По углам виднелись топчаны с накиданным на них тряпьем, на стене висело несколько мечей и щитов. Воткнутые остриями в пол, стояли прислоненные к стене тяжелые копья.
Лог прошел к топчану, бросил на него мешок с инструментом, сел. Моряк поджег от факела масляный светильник, подвешенный над столом, и ушел наверх.
Качка стала заметно сильней. Из–под топчана выкатился бронзовый шлем с нащечниками и высоким, загнутым вперед гребнем. Лог поднял его, положил на тряпье. Очень скоро мастеру стало не по себе. Его мутило, кружилась голова, и хотелось пить. Он поднялся на ноги. Теряя подошвами ныряющий настил, кое–как приблизился к столу, уперся в него руками и уронил на грудь тяжелую голову. Светильник раскачивался, вместе с ним со стены на стену металась громадная тень Лога. Внезапно чьи–то руки обняли его сзади, в нос ударил приторно–сладкий запах румян и ароматических масел. Лог не рванулся, не сбросил с груди рук. Будто сквозь туман глядел на длинные пальцы, густо окольцованные золотом перстней.
– Опия, – не спросил, скорее подтвердил догадку.
Пальцы зашевелились. Голос гетеры толкнулся в спину:
– Мой, мой! Нас увезут далеко–далеко. Пришел, я ждала!
Она попыталась откачнуть его от стола и развернуть, но Лог еще крепче вцепился в края шершавых досок. Сквозь дурноту в сознании предстало лицо Опии, но новый приступ головокружения смыл его, оставив взамен тупую боль в висках. Ноги стали ватными, и мастеру стоило немалого труда удерживать на них свое большое тело. Заглянув сбоку ему в лицо, Опия поняла его состояние. Поднырнув ему под мышку, оторвала от стола руку, перекинула себе на шею, развернула мастера и проводила к топчану.
Он лежал, длинный и широкий, прикрыв глаза больными голубоватыми веками. Гетере казалось, что это просвечивают его глаза. Она сидела рядом на топчане, ждала, не позовет ли, не скажет чего, не попросит? Но Лог не шевелился. Опия склонилась над ним, поцеловала, сначала не попав – в бороду, потом в сухие губы и прильнула к могучей груди, распласталась, как молящийся у жертвенника. Он замычал, крутанул головой. Опия откачнулась. Ореховые глаза ее блестели победной радостью, грудь дышала бурно и часто. Но когда мастер поднял тяжелые веки и остановил на ней обморочный взгляд, мало–помалу ставший удивленным, потом злым, гетера вскинулась с топчана и не отошла от него, а как–то отодвинулась, будто проплыла по воздуху. Плащ ее мелькнул вверх по ступеням, и она пропала, словно видение.
На палубе у спуска в трюм ее поджидал капитан в красной феске.
– Закрой люк! – приказала гетера. – Человек этот пусть не выходит. Ему плохо.
Моряк опустил тяжелую крышку, надвинул на нее ящик с канатами.
– Темень какая! – сказал он. – Воровская ноченька!
Триера накренилась, покатилась с очередной волны. Новая встретила ее мягко, взгромоздила себе на горбушку, пронесла и перекинула другой. Моряк обхватил Опию, прижал к себе. Свободной рукой мертво схватился за мачтовую растяжку. И вовремя: по палубе прокатился мощный поток, залил ноги.
– Вниз, женщина! – прокричал капитан. – Нас зацепил ураган. Доброе ли дело я делаю за твои хорошие деньги? Посейдон гневается!
На открытом невысоком мостике двое рулевых ворочали тяжелым рулем. Привязанный к мачте факел освещал их голые, по пояс мокрые тела. Рулевые плясали у рвущегося из рук штурвала.
Опия спустилась в гребное отделение. Качка никак не повлияла на нее. Только лицо стало натянутым, как у человека, напряженно ждущего чего–то. Намокшие волосы сосульками лежали на спине поверх плаща. Ее не удивило представшее зрелище. Спокойная, вся в своих думах, шла она длинным проходом, по сторонам которого по двое рабов в каждом ряду едва справлялись с одним веслом. Здесь слышалось звяканье цепей порядно скованных гребцов, стоны да скрип уключин. Надсмотрщик при появлении красавицы взмахнул длинным бичом, и конец его, просвистев над многими головами, точно нашел зазевавшегося. Опия даже не взглянула на усердствующего кнутобойцу. Толкнула дверь в конце прохода и скрылась в носовом кубрике.
