Сквозь время - Олеся Шеллина
— Да просто, — я потер шею. — Князь изволил путешествовать, что в этом такого? Тем более, что еще княжич. А дружина, ну не один же он поедет, это даже срамно будет, если без сопровождения и охраны. Обозов у нас с собой нет, пехоты тоже, пушки не тянем, просто путешествуем.
— Ну тогда принимай присягу у дружины, которая тоже путешествовать стремиться. Мир посмотреть, себя показать, — и Васька улыбнулся, что тоже в последнее время наблюдалось за ним редко.
— Хорошо. Сейчас буду, — и я отложил в сторону бумагу, последнюю из тех, которые разбирал перед приездом Образца, и задумался.
Бумаги, которые припер мне Волков — это были письма. Видимо дядя Миша спрятал их вместе с остатками казны у матери в тереме, чтобы потом каким-то образом забрать, или княгиня вовремя спохватилась и спрятала забытые письма сыночка, чтобы вообще их не похоронить, потому что в письмах была очень важная тема затронута, а именно удельные Верховские княжества. Конфликт между Казимиром и удельными князьями верховья Оки достиг своей точки кипения, которая уже начала переваливаться через край, после того, как Менгли-Гирей, науськанный Великим Московским князем, разорил Киев, и в знак общей победы отослал Ивану потир и дискос из Софийского собора. Так что, еще немного, и князья дружною толпою ломанутся к Ивану Васильевичу, что в итоге приведет к началу Странной войны, которая закончится тем, что Иван третий притянет к себе прилично так территорий. Но в этих письмах были намеки на то, что можно еще Верховские княжества как-то попытаться умаслить, и, если это произойдет, то не видать Ивану третьему бывшее Черниговское княжество, как своих ушей. По крайней мере, пока. Но вот в одном из писем идет гипотетическая возможность ускорить переход князей под руку Московского княжества. Казимир упомянул, что, для того, чтобы лучше помогать Михаилу Борисовичу, то Тверскому князю может быть принять католичество? Как он намерен предложить Верховским князьям? Всего две строчки, которые, если дойдут куда надо, могут существенно сократить время полноценного присоединения бывшего Черниговского княжества к Московскому.
— Уезжаешь, княже? — я обернулся. Все-таки охраной князей никто не занимался. Поэтому они и помирали так часто неестественной смертью. Боярин Мышкин стоял в дверях со свечой в руке, не обращая внимания на то, что горячий воск капает на его руки.
— Уезжаю, — кивнул я. — Прости, боярин, но не сумел я вас защитить. Хотя, — я посмотрел на стол, где все еще лежали письма. — Вот что, если сделаете так, как я скажу, то не только сумеете на своих местах усидеть, но и услугу великую князю Московскому оказать, которую он вам не забудет и наградой какой обеспечит.
— Говори, княже, все сделаем, как скажешь, — Мышкин наклонил голову, внимательно слушая меня.
— Вон те письма, написал князю Михаилу Борисовичу Казимир Литовский. В них прописано то, что дюже поможет князю Московскому в одном непростом деле. Ровно через три дня, боярин, собирайся в дорогу дальнюю, к князю Московскому, расскажи, что Иван Молодой головой тронулся, Образца, посланного за ним, убил, и дружину всю его верную, а потом сбежал в неизвестном направлении. Так спешил, что вот эти бумаги оставил на столе, — я махнул рукой в сторону писем, надел шлем, оставив бармицу свободно свисать этаким шарфом и воротником одновременно, и вышел, оставив Мышкина в раздумьях над письмами.
Во дворе от света факелов было светло как днем, и он с трудом вмещал дружинников, пока что пеших. Коней и тех, что были под седлом, и заводных пришлось вывести за кремлевские стены, иначе все бы тут точно не поместились бы. Повинуясь порыву, я выкинул вверх левую руку с зажатым кулаком. Мой жест пришелся витязям по вкусу, и они тут же повторили его, выкрикивая здравницы. Коротко рассказав своим воинам, что пока мы едем по другим странам, чтобы собственными глазами увидеть, что там творится, я в течение полутора часов принимал присяги. К концу этого времени, заметно охрипнув, и отметив, что уже начало светать, я вскочил на Сивку, привязал поводья заводного коня к седлу, и скомандовал выезд. Дружинники дружною толпою повалили за ворота к своим лошадям. Они были удивительно спокойны. Никто не нервничал, никто не паниковал. Парни переговаривались между собой, кое-где даже раздавался смех. Я только головой покачал, словно не в добровольное изгнание отправляются, а действительно просто в длительное путешествие. Когда последний дружинник вышел за ворота, я тронул пятками лоснящиеся бока Сивки и уже хотел было двинуться вслед за своими людьми, как меня остановил весьма эмоциональный вопль.
— Цесаре! Стой! Подожди меня! — Аристотель Фьорованти выехал на каурой кобылке прямо из конюшни, а за ним вывел оседланного коня и двух заводных подмастерье Федька. — Стой, цесаре. Я с тобой. — Я только моргал, глядя на старого мастера. Ничего не понимаю, когда это он так привязался ко мне, что хочет составить мою свиту? — Не смотри на меня так, цесаре, я еще вполне полон сил, и не буду тормозить тебя в пути, — ворчливо проговорил Аристотель.
— А это не опасно для вас? — спросил я его, намекая на неприятности, из-за которых он и приехал когда-то в Москву.
— Нет, я же в вашей свите, цесаре, — отдышавшись, Фьорованти снова обрел свои манеры. — Кто в своем уме будет нападать на такой отряд?
— Почему вы решили следовать за мной? — напрямую спросил я его.
— Я уже стар, — Фьорованти смотрел прямо, и, надо сказать, дряхлым стариком он не выглядел. — Любое путешествие длится долго, чем бы оно не закончилось. А я краем уха слышал, что этот ваш капитан, — я улыбнулся, слушая, как он обзывает Милославского, — упомянул вскользь о Генуе и Флоренции. Я бы хотел умереть где-нибудь поближе к моей родине. Честно говоря, я скучаю по итальянскому солнцу.
— Полагаю, что это действительно достойная причина, — и я отвернулся от него, направляя Сивку к воротам.
Когда мы уже выехали за город и разворачивались в походный порядок, показался довольно внушительный отряд, немногим уступающий моему, который ринулся нам наперерез. Я даже сначала слегка напрягся, глядя на приближающихся вооруженных людей, но разглядев, кто едет в голове отряда, слегка расслабился.
— И что это ты задумал, боярин? — крикнул я, когда Михаил Холмский уже мог меня расслышать.
— С тобой еду, княже, — хмуро буркнул Холмский. — Нет у меня
