Роберт Лоу - Дорога китов
Другие страдали гораздо больше. На второй день у парня с проткнутым предплечьем начался сильный жар, рука у него раздулась, как пузырь. К тому времени, когда мы добрались до окраин Киева, его несли на плаще, который за четыре конца держали его товарищи по веслам, он обливался потом и жалобно стонал, а рука его почернела до подмышки.
Иллуги пытался сделать что мог, сварил снадобье из коры осины, рябины, ивы и вяза ― всего шестнадцать видов коры. Не помогло, так что он попробовал припарку, сделанную из жженых волос, и все дали понемногу, даже Берси, который никогда в жизни не стриг отросших до пояса огненно-рыжих волос, считая, что это принесет неудачу.
Хворому лучше не стало, он умер во сне, мечась на плаще, в первую ночь на окраине Киева. Отмучился. Я смотрел, как его завернули для похорон; звали его Хедин и когда-то он держал пчел в Упсале.
В открытой степи мы заметили всадников, за пределами полета стрелы, двигавшихся в ряд, как стая волков. Но они не приближались, и все решили, что это, наверное, потому, что мы вышли из могилы. Может быть, думали мы, они приняли нас за воинов-призраков и не посмели сразиться с нами.
А мне показалось, что все из-за Хильд, единственной, кто не встревожился при их появлении. Она смело ступала в своих красных полусапожках, шурша подолом длинного, синего с красной вышивкой платья, в слегка лишь запачканной накидке, ее темные волосы свободно развевались.
Она была совершенным образом северной девы ― пока не оборачивалась лицом. Тогда ты видел, что ее глаза почти целиком черные, один темный зрачок, окруженный тонким ободком белого цвета. Родня Регина ― если ты знал его, то мог обнаружить сходство.
― Это тот же Регин из сказок, да? ― спросил Берси на одном из привалов, когда все присели на корточки и, задыхаясь, вытирали пот с глаз. ― Весельный товарищ Сигурда?
― Она вроде так сказала, ― прорычал Скарти, смущенно глядя туда, где сидела в чистом платье Хильд, устремив взгляд на окоем.
― Не весельный, ― рыкнул Нос Мешком, приставив палец к носу и сморкаясь в сторону.
― А?
― Не весельный товарищ, ― повторил Нос Мешком. ― Сигурд был воспитанником Регина. А Регин ― брат Фафнира, который стал ужасным змеем из-за жадности к золоту и проклятия. Регин был умелым кузнецом, он сковал Сигурду великолепный меч. Сигурд убил Фафнира-змея и съел его сердце. Это дало ему мудрость, он узнал, что Регин задумал убить его, потому он убил и Регина тоже.
― Что-то много убийств, сдается мне, ― сказал Стейнтор, ― даже для саги.
― Тоже из-за клада, ― заметил Берси, и все замолчали, задумавшись, пока не пришло время идти дальше.
― Просто сказки для младенцев-засранцев, ― буркнул Кривошеий. ― Непонятно только, какое нам дело до этого Регина?
Еще двое умерли в Киеве по той же причине ― раны у них распухли и почернели. Греческий врач, которого в отчаянии вызвал Иллуги, покачал головой и сказал, что в раны попала, должно быть, ядовитая гниль, от нее раны начали гноиться.
Мы не сказали ему, откуда идем, но обменялись понимающими взглядами. Рука у Денгизиха, как видно, была длинная, и все согласились, что правильно не стали забирать его мечи, пусть даже они работы Регина.
Мы запеленали и похоронили своих покойников в Киеве, и я слышал тихое долгое пение Иллуги об их судьбе, как обычно поют матери, хоронящие детей.
Глубоко в ночи, накануне того дня, когда войско отправилось в Саркел, Иллуги отпевал Гуннара Рыжего и прочих, которые умерли, а я думал, уткнувшись подбородком в колени, о самом Иллуги и о его утраченных богах:
Иной от глада сгинет, иному буря мачту обрушит,иного сразит копье, иной падет, мечом побежденный,иной низвергнется с древа высокого,иной повиснет ничком на виселице,иному клинок вскроет жилы,иному в застолье мед застит разум,и, поспешив слова произнесть в урон,убьет он собрата ― и участь свою обретет[2] .
Сотня бочек эля, пятнадцать тысяч овец, столько же бушелей ячменя, столько же бушелей проса и пшеницы. Шестьдесят тысяч лошадей, веревок, навесов, палаток, кирок, мотыг... Я слышал все это, когда рассказы об осаде старательно записывали ученые Великого Города много лет спустя.
Помню одну старую бороду, с пером наготове, которая щурится на меня, мы сидим с оливками, хлебом и вином на моем удобном балконе в Квартале чужеземцев, наслаждаясь ветерком, дующим над Рогом с Галаты.
― Сколько сыроваров? ― спросил собеседник и нахмурился, когда я рассмеялся.
Я сказал ему, сколько, но вряд ли они вообще там были. Я никогда не видел приличного сыра за все время, что мы плыли с войском Святослава по Дону. Да и потом, когда сидели под покрытыми рунической черепицей стенами Саркела, потные, возбужденные, строили планы и старались не умереть до того, как разбогатеем.
Если бы нам понадобился сыр, Святослав бы нашел. Его войско славилось выносливостью в долгих переходах ― они умели обходиться без обозов и кухни, питались только полосками похожего на кожу мяса, размокающего от пота под седлом. Но ради взятия Саркела Святослав изменил своим привычкам.
Я видел его один раз, когда, обливаясь потом, грузил стрелы и бочки с соленой бараниной, ― никакой свинины, потому что половина войска не стала бы ее есть по той или иной причине, ― на корабли, уже груженные бревнами, с греческими мастерами на борту. На берегу вдруг засуетился народ, все радостно закричали, побросали свои дела и побежали приветствовать приближающийся отряд.
То был Святослав, шедший легким галопом в облаке пыли во главе дружины воинов в кольчугах, шлемах с перьями из конского волоса и ярко-синих отороченных мехом плащах, верхом на великолепных лошадях. На такой жаре они должны были спечься заживо, но лес их копий ни разу не дрогнул.
Правитель навещал каждого своего сына, на сей раз была очередь Ярополка, но мы слишком запоздали, чтобы приодеться. К раздражению Эйнара, Давшие Клятву встретили сей торжественный миг как разинувшие рот мужланы, голые по пояс, грязные, вспотевшие, таскавшие груз, как рабы ― в основном потому, что мы не верили, что рабы погрузят все как следует.
Не знаю, чего я ожидал, но правитель Руси, Киева и Новгорода, хозяин земель от Балтики до края земли ромеев из Миклагарда, был крепким маленьким человеком с носом картошкой и желтой бородой.
Под доспехами, как у всех русов, на нем были белая рубаха и штаны, но ослепительно чистые. Голова выбрита, кроме косы над ухом, заплетенной серебряной лентой. В другом ухе сверкало огромное золотое кольцо.
