Александр Волков - Зорро

Когда такое было проделано с пожилым индейцем, полдня делившим свое ярмо с Касильдой, дон Росендо едва не выдал себя, точнее, ту степень свободы, которой он теперь владел благодаря дону Диего. Правда, его ладони были отягощены кандалами и в них уже плескалась жижа, налитая из бурдюка, но поджатые ноги, скрытые от конвоира, были свободны, что обеспечивало молодому человеку не только быстроту маневра, но и внезапность нападения. Но дон Диего был начеку, и стоило дону Росендо лишь слегка подать плечи в сторону убийцы, как между ним и потенциальной жертвой внезапно возникла фигура наставника.

Конвоир вздрогнул, попятился и даже едва не выстрелил в дона Диего, но отсыревший капсюль дал осечку, а пленник тем временем успел внушить своему стражу, что его порыв вызван лишь тем, что полученная им в прошлый раз галета оказалась не просто заплесневевшей и подмоченной, но еще и наполовину изгрызенной мышами. Минутное замешательство и последующая перебранка — «пирожных захотел, скотина краснокожая!» — спасли положение. Первоначальный порыв дона Росендо угас, а вскользь брошенная доном Диего английская фраза: «time and place», «время и место» — окончательно вернула молодому человеку самообладание. Потом были галеты, тухлая вода, мучительное движение сквозь душное послеполуденное марево и тупо стучащие в виски вопросы: где и когда наступит это вожделенное время? какое еще место требуется для того, чтобы прекратить пытку?

С этими мыслями дон Росендо дожил до вечера, до темноты, когда по колонне из уст в уста пробежал приказ остановиться и не двигаться даже после того, как конвоиры с факелами обнесут кандальников вечерними галетами и сморщенными полупустыми бурдюками. Скудная трапеза прошла без осложнений, но, когда все утихло, дон Росендо услышал над самым ухом шепот дона Диего. Тот впрочем, сказал всего одно слово: «time!», «время», — но и его одного было достаточно, чтобы обе пары кандалов соскочили с конечностей дона Росендо со скоростью обмылков, проскальзывающих в сток канализационной трубы. Когда же его глаза окончательно освоились с темнотой, молодой человек различил в лунных сумерках лицо дона Диего. Вскоре рядом с ним появилась Касильда.

Дон Диего приложил палец к губам и сделал освобожденным пленникам знак следовать за ним.

— Место? — беззвучно, одним движением губ, спросил дон Росендо.

Дон Диего коротко кивнул, и все трое бесшумно скрылись в лесных зарослях.

Едва беглецы удалились на некоторое расстояние от колонны, Касильда взволнованно спросила:

— Но что же будет с остальными пленниками?

Дон Диего, пожав плечами, равнодушно бросил:

— А что за дело вам до них? Большую часть колонны составляют индейцы.

Касильда решительно встряхнула головой:

— Я не брошу людей в беде только потому, что они индейцы. Не знаю, как у вас, а у меня болит душа за этот народ, хотя я провела здесь совсем немного времени.

— Для того чтобы проникнуться духом, культурой другого народа, нужно не столько время, сколько любовь, — заметил дон Диего.

— Но в таком случае почему то, что действительно в отношении целого народа, далеко не всегда способствует взаимопониманию между отдельными людьми? — тихо спросила Касильда.

— Потому что такую любовь часто путают с эгоизмом, — пояснил дон Диего. — Человек только думает, что он любит другого, в то время как он любит лишь себя и те чувства, ту жажду, ту страсть, которую этот другой должен удовлетворить.

Дон Росендо хотел было со всей горячностью вмешаться в этот странный спор, но голоса собеседников звучали так, словно и тот, и другой готовились сказать друг другу нечто совсем иное, не относящееся впрямую к произносимым ими словам. И даже, казалось бы. такой серьезный пункт, как побег, упоминался как бы вскользь, как бы поверх гораздо более глубокого и важного предмета их разговора.

— Вы ведь могли настоять на том, чтобы потихоньку скрыться в лесу, прихватив с собой разве что падре и оставив всех несчастных на произвол судьбы и конвоя, — сказал дон Диего.

Но Касильда возразила:

— Нет, мы уже не можем их бросить.

И тогда дон Росендо услышал фразу, к которой, как ему теперь стало очевидно, сводился весь предыдущий спор.

— Значит, вы уже любите? — еле слышно произнес дон Диего.

— Да, — тихо ответила Касильда и, выдержав паузу, добавила: — этот народ.

Эти слова уже не оставили в доне Росендо никаких сомнений относительно истинной сути всего разговора. Но где? Когда? При каких обстоятельствах? А как же быть с садами, беседками, гитарами, широкополыми плащами, о которых так эффектно и убедительно повествуют душещипательные романсы в исполнении смуглой Розины, хозяйки бара в кабаке дона Мануэля? Или здесь мы наблюдаем одно из проявлений того самого духа, который, по словам падре Иларио, «дышит, где хочет»? Шквал этих мучительных, но безответных вопросов поверг дона Росендо в такое смятение, что он едва пришел в себя к тому времени, когда путники вновь заняли свои места в спящей колонне пленников. Правда, им вновь пришлось продеть ладони и ступни в осточертевшие кандалы; до места оставалось еще часа два пути, и за это время у конвоиров не должно было возникнуть никаких подозрений.

Подозрения, однако, возникли у дона Росендо, причем именно в отношении их с Касильдой наставника. Дон Диего не стал надевать оковы, объяснив это тем, что ему еще надо пройтись вдоль колонны и предупредить кое-кого из кандальников о том, чтобы с приближением висячего моста они были готовы освободиться от своих цепей и поддержать внезапно взбунтовавшуюся в середине шеренги троицу.

— Чем больше паники, шума, тем вернее успех нашего предприятия, — шепнул он напоследок.

Но отсутствовал дон Диего недолго; во всяком случае, не успел дон Росендо прилечь и задремать, с тем чтобы наутро проснуться со свежими силами, как рядом с ним послышалось какое-то движение, сопровождаемое приглушенным звоном цепных звеньев, сменившимся сырым хрустом сучьев под укладывающимся человеческим телом.

«Он почти выудил из моей сестры признание, не взяв на себя никаких ответных обязательств, — думал дон Росендо, прислушиваясь к затихающему хрусту. — Одно из двух: либо он слишком робок и, несмотря на всю свою мужественность, мучительно страшится отказа, либо, напротив, достаточно опытен и искушен, чтобы вытянуть признание у беспорочной невинности. Но и в том, и в другом случае, — продолжал рассуждать дон Росендо, — это признание не могло случайно сорваться с языка Касильды, для него должно быть основание, симпатии, чувство, сильное чувство. А если так, то когда он успел его внушить? Охмурить? Обольстить?»