Командир Гуляй-Поля - Валерий Дмитриевич Поволяев
В сейфе были деньги, много денег… Увезли налетчики с собой в Гуляй-Поле сорок четыре тысячи рублей. Нестор был доволен: кони есть, деньги есть, осталось решить две задачи, после чего можно было выпить горилки за предстоящие успехи, – укрепить группу людьми и добыть еще оружия.
Днем устроили соревнования по стрельбе из винтовки-трехлинейки – прямо в степи, в открытом месте: кто больше набьет махоток – пол-литровых и литровых молочных крынок, – тот и победитель.
– Никого не зацепим? – оглянувшись по сторонам, спросил Чубенко.
– А что из того, если и зацепим? – Махно приподнял одно плечо, почесался о него щекой, взял из телеги винтовку, передернул затвор. Приказал: – Пантелей, ставь махотки!
Пантюшка Каретников выгреб из мешка, стоявшего там же, в телеге, несколько крынок.
– Сколько шагов отмерить, батька? – спросил он. – Пятьдесят, семьдесят пять или сто?
Махно довольно приподнял одну бровь: то, что его назвали «батькой», понравилось.
– Ставь сразу на сто.
– Не далеко ли?
– А чего мелочиться? Ставь!
Каретников подхватил махотки и потрусил в степь, в рыжеватое, выжженное солнцем пространство, на бегу считая шаги:
– Раз, два, три, четыре, пять…
– Раз, два, три, четыре, пять – вышел зайчик погулять. – Махно хмыкнул.
Пантюшка досчитал до ста и остановился. Оглянулся на Махно:
– Как? Нормально будет или все-таки малость подсократитъ дистанцию? А?
– Ставь махотки.
Каретников поспешно поставил в рядок шесть крынок – сколько смог насадить на пальцы обеих рук и унести, столько и поставил, – и торопливо, мелкими спотыкающимися шажками потрусил обратно. Он даже еще не добежал до тачанки – не успел, – когда Махно поднял винтовку, повел стволом вдоль рядка красноватых, украшенных незатейливым орнаментом – орнамент местный, гончар обычно делает его либо щепкой, либо пальцем, – крынок.
– Стрелять будем, значит, так, – сказал он. – Каждому на руки – по пять патронов. Кто больше крынок расколотит – тот и победитель.
– А приз, батька? – спросил Пантюшка. – Обязательно должен быть приз.
– Приз будет такой… Двести рублей из Жеребецкого банка. – Махно прицелился и выстрелил. Сухо вживкнула пуля, рассекая горький степной воздух, крынка, стоявшая посередине рядка, разлетелась на несколько крупных черепков.
Пантюшка захлопал в ладоши:
– Браво, батька!
– Погоди, еще не все пули отстреляны, – осадил его Махно, выбил из казенной части стреляную гильзу, попахивающую кислой гарью, – еще не вечер… – Резким движением он послал затвор вперед, загоняя в ствол новый патрон.
Задержал в себе дыхание, зажал зубами что-то невидимое и, похоже, невкусное – одна бровь у Махно недовольно взлетела вверх, вторая, наоборот, опустилась, – и вторично нажал на спусковой крючок.
Над степью шевельнулся воздух, вторая крынка разлетелась на куски.
Пантюшка снова захлопал в ладоши, лицо его сияло радостью. Махно подумал о том, что нельзя быть таким открытым человеком, как Пантюшка: все, о чем он думает, написано на лице, все мигом вылезает наружу… А с другой стороны, кто любит скрытных людей? Никто. И Махно их тоже не любит.
Он выбил из казенника дымящуюся гильзу, небрежно сплюнул себе под ноги. Глаза его, способные в момент ярости высветливаться до водяной выгорелости, были темными. И одно плохо, и другое плохо…
Нужно что-то среднее между первым и вторым, между скрытностью, мутью и незамутненной открытостью.
– Ну, батька, ну, батька! – продолжал захлебываться довольный Пантюшка Каретников.
Брат его Семен был совершенно другим по характеру, – стоял, сощурив глаза, и покусывал зубами сухую травинку.
– Не отбивай себе ладони, погоди, – отмахнулся от Пантюшки Махно, вновь вскинул винтовку, прижался щекой к теплому прикладу. Короткие пальцы его были цепкими, винтовку Махно держал крепко. С третьего выстрела он сшиб третью крынку – в траву сухими рыжими цветками полетели глиняные осколки.
На этот раз не удержался даже Семен Каретников – не в пример своему брату опытный стрелок и бомбист, пощелкал восхищенно языком и вздернул вверх большой палец правой руки: Семен не ожидал, что Махно может быть таким метким стрелком – похоже, что он способен из кривого ствола палить даже за угол дома и там находить цель.
А ведь действительно из Нестора может получиться толковый батька – настоящий партизанский командир. Пока же Махно еще не был батькой – за него, как за батьку, никто не проголосовал. Хотя у Махно имелось то, чего не было в других…
Даже когда его крестили в Гуляй-Поле, в местной церкви, на священнике неожиданно загорелась ряса. Случилась вещь неожиданная, загадочная, священник был так удивлен, что у него затряслись руки, и он не смог вовремя потушить рясу – выгорел целый кусок.
Об этой истории в Гуляй-Поле каждый год вспоминают бабушки, судачат, перемывают косточки Нестору на разные лады.
В юности Махно занимался экспроприацией – это модное нерусское словечко в ту пору прочно сидело во многих, даже самых неграмотных головах, – за что получил приличный срок на каторге, но в сибирские рудники Нестор Махно так и не попал – отсидел свое в Москве, в Бутырской тюрьме. Таким «боевым» прошлым в Гуляй-Поле также никто не мог похвастаться.
Четвертый выстрел оказался у Махно пустым – он промазал. Спокойно выбил гильзу себе под ноги и проговорил ровным, лишенным всякого выражения голосом:
– По-моему, этот патрон имел пороховой заряд, но не имел пули. – носком сапога он отбил от себя гильзу, уголок рта у него брезгливо дернулся. – Пуля выпала по дороге.
– Все равно, Нестор Иванович, результат очень приличный даже для фронтовика, – проговорил Марченко, – не всякий окопник может таким похвастаться.
Лоб у Махно покраснел.
– Я же сказал – еще не вечер, – произнес он твердым тоном. – У меня есть еще один выстрел. Не вечер… Правильно поется в известном дамском романсе.
С пятого выстрела он расколотил еще одну крынку – колючие рыжие осколки брызнули во все стороны. Пантюшка Каретников вновь захлопал в ладони:
– Браво, батька!
Махно отдал ему винтовку.
– Стреляй. Твоя очередь.
Пантюшка подхватил несколько махоток и, помыкивая что-то себе под нос, пополнил ряд выбитых крынок на «огневом рубеже» новыми.
Отстрелялся он плохо: из пяти пуль только одна попала в цель. Брат его Семен презрительно сплюнул в сторону:
– Ворона ты, Пантюшка!
Тот нисколько не был обескуражен неудачей.
– Ну и что? И на старуху бывает, дед наваливается – пробует дело сделать, а у него того… не получается. Так и у меня. Маху дал.
Семен стрелял третьим – «огневой рубеж» даже пополнять не пришлось – семи крынок, которые стояли в тот момент среди битых глиняных осколков, вполне хватало для
