Венгерская вода - Зацаринный Сергей
Наш первый ночной разговор начался еще по пути на Кипр. Меня беспокоила мысль, как наш кормчий находит путь в этом беспросветном мраке, когда не видно звезд. Да и вообще ничего не видно.
– Хитрость невелика, – засмеялся Мисаил. – У него наверняка есть путеводная стрелка, которая всегда указывает на звезду Альрукаба. Такие стрелки закрепляют на хорошо отполированную ось, в надежно закрытом корпусе. Главное, чтобы ничего не мешало им свободно вращаться. Иначе будет сильная погрешность. Никогда не видел? У вас в медресе они в ходу у звездочетов и рисовальщиков карт.
Пришлось признаться, что все эти годы я уделял больше внимания богословию, истории и праву, чем познанию тайн бренного мира. Хотя меня всегда привлекало искусство исчислений. Которое я относил к философии.
– Наука о числах есть царица всех наук, – отвечал на это Мисаил.
И добавил:
– Мой отец любил так говорить. Он был в молодости рисовальщиком карт. У меня дома остался очень хороший дорогой компас, принадлежавший ему. Жаль, я не смог забрать его в дорогу, – кто же мог предвидеть, что так получится. Глядишь, пригодился бы.
Мне приходилось видеть Мисаилова отца. Его звали Санчо. Санчо из Пальмы. Он жил в Каире и часто заходил к нам по делам. Это был красивый и веселый мужчина, который всегда дружелюбно улыбался. Мне он нравился. Загадочная история о внезапном богатстве придавала этому всегда изысканно и со вкусом одетому человеку привлекательной таинственности.
Я сказал об этом Мисаилу. Тот засмеялся:
– Тень часто бывает намного больше самого предмета. Неизвестность всегда порождает таинственность. На самом деле все куда проще. Деньги ему дал мой дед. Отец матери. Он прибыл из-за моря, из того самого улуса Джучи, куда мы сейчас направляемся. Хорошо помню, что его тогда почему-то называли улус Берке. Кажется, так звали первого тамошнего хана-мусульманина. Я очень хорошо запомнил эти дни, потому что моя жизнь тогда резко переменилась.
Был самый конец лета. Помню, отец прибежал домой страшно взволнованный и закричал матери: «Сегодня прибыл посол к нашему султану от хана Узбека! Знаешь, кто это?» Потом они шептались вполголоса. А на следующий день меня повели к деду. Это был уже очень старый человек, который едва сумел подняться, когда мы вошли. Помню, как он заплакал, увидев меня, и сказал: «Как ты похож на свою бабку!» Рядом с ним стоял суровый немолодой мужчина – брат моей матери. Он ничего не говорил.
Потом родители сказали, что дед звал их с собой, в далекую Золотую Орду, где он – могущественный вельможа, начальник ханской охоты. И у меня замирало сердце от страха и сладостного предвкушения. Еще через три недели мне сообщили, что дед умер в Каире. Его похоронили в усыпальнице эмира Сусуна. Тот ведь был тоже родом из Золотой Орды и в молодости даже был знаком с моим дедом.
Плавание наше до Крыма было долгим, и мы много о чем наговорились, прогоняя корабельную скуку. Грядущее не пугало Мисаила, как меня. Для него это во многом было возращением, ведь он плыл на родину своих предков. Где-то там жили родственники матери. Может, еще жив и тот самый суровый дядя, которого Мисаил видел в детстве? Кто знает? Ведь в тех краях тоже свирепствовала чума, выкашивая целые семьи.
Дед Мисаила был ханского рода. Потомком самого Чингисхана. Только какой-то младшей ветви. Был в большой силе и почете у Узбека. Звали его Урук-Тимур. Мать Мисаила была его любимой дочерью. Самой младшей. Ее мать умерла рано, и всю свою любовь старый эмир перенес на осиротевшую Райхон. Баловал, исполнял любые желания. Потом вышла история, чем-то напоминающая сказку, какие любят рассказывать вечерами скучающим обитательницам гаремов.
Когда хан Узбек со всем своим двором и приближенными летом кочевал в степи, в лагере объявился прекрасный чужестранец. Он приходил в гости к старому эмиру, рассказывал его женам веселые истории о неведомых дальних странах. Потом, когда все уже вернулись на зиму в столицу, раскинувшуюся на берегах великой реки, он пришел снова.
Отец Мисаила служил тогда торговому дому Барди. Это те самые банкиры, разорение которых за несколько лет до Великой чумы заставило содрогнуться весь христианский мир. Во времена, когда ветреный Санчо оказался в царстве Узбека, они стояли возле самого папского престола, и под их дудку плясали короли. Бывший школяр, изучивший на Мальорке и в Монпелье искусство рисования карт, был отправлен на край света, как раз чтобы тайно собрать для арагонских картографов сведения об этой загадочной стране.
Рассказывая, Мисаил смеялся, вспоминал, что и ему самому все это поведал отец вот так же, в скуке корабельной каюты, во время плавания из Александрии в страну франков. До этого о прошлом родителей он не знал почти ничего. Мал был. Возможно, если бы не долгий путь морем от берегов Египта до Мальорки, может, так никогда ничего и не узнал бы. Тогда отец предавался воспоминаниям всю дорогу. Словно чувствовал, что они больше никогда не увидятся.
Мисаилу было едва семь лет, когда его оставили в городе Пальма на Мальорке на попечении ученого человека, призванного подготовить его к поступлению в университет в Монпелье. Для чего предстояло изучить не только латынь, но и местное наречие, ибо мальчик совсем не знал языка франков. Дома родители говорили на кипчакском – мать понимала только его. На улице был в ходу арабский. Это оказалось к лучшему. Лишенный общения со сверстниками, мальчик на новом месте с головой ушел в науки и весьма в них преуспел. Вот только в Монпелье он так и не попал. В тот год, когда юноша собрался туда, на Мальорку пришла чума. Она унесла не только старого наставника, но и едва не половину жителей города. Мисаил остался без крыши над головой, покровителя и средств к существованию. В этом отчаянном положении его и застал посланец моего деда. Не колеблясь ни мгновения, юноша решил отправиться в Египет.
Теперь ветер судьбы снова подхватил его и понес в дальние края. Уже на родину матери.
Мисаил нисколько не жалел о родных краях отца, где и сам провел всю свою юность. Близких у него там не осталось, друзей он не завел. Это были годы упорной учебы, когда пестрая и крикливая Александрия казалась потерянным раем. Скучал по отцу, матери, младшим братьям. А когда вернулся, не застал ничего. Только семейный склеп на христианском кладбище, устроенный заботами моего деда. В александрийском доме, где прошло счастливое беззаботное детство, жили чужие люди.
– Вернулся с чужбины на чужбину, – грустно пошутил Мисаил. – Ни семьи, ни родины, ни отчего дома. Хотя вроде грех жаловаться. Был достаток, возможность заниматься науками. Есть ли еще город на земле, где они процветают более, чем в Каире? Со временем мне даже стало нравиться быть чужаком. Мудрец-одиночка, как колдун из сказки. Даже о женитьбе не помышлял. Часто вспоминал, как отец всю дорогу, в долгих корабельных разговорах повторял, что все зло в жизни идет от женщин. Они искушают и сбивают с пути. Это еще в Библии сказано, причем в самом начале. Не внемлем…
История женитьбы родителей Мисаила была и впрямь необычной. Его отец, познакомившись с дочкой эмира Урук-Тимура, который в ту пору был ханским сокольничим, развел с ней самые настоящие амуры в духе рыцарских романов. Даже устроил тайную переписку с помощью голубей. Вот только за любовной игрой двух юных сердец следили другие люди. Опытные интриганы, ловившие золотых рыбок в мутных водах интриг и злодейств. Они хитростью и обманом выманили доверчивую девушку и похитили ее. А к самому Санчо подослали убийц. Спасло его чудо. Точнее, роскошный плащ, который, надо же такому случиться, был украден у незадачливого влюбленного прямо перед тем, как злодеи должны были повстречаться с ним на темной улице. В результате юноша не только уцелел, но и, сумев найти похищенную возлюбленную, бежал с ней из царства Узбека.
Рассказывая об этом, отец Мисаила смеялся:
– Самое смешное, что плащ этот, который меня спас, подарила другая баба. Из-за которой меня и упекли за тридевять земель в Золотую Орду.
