Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии
— Хорошо, мой милый! — ласково проговорил он после минутной паузы. — Поверь, что я не сержусь на тебя за то, что ты так любишь своего тана; но есть люди, которым это может и не понравиться. Потому я предупреждаю тебя по-дружески, что уши твои и нос не всегда окажутся в безопасности, если ты будешь со всеми так же откровенен, как был со мной.
— Меч на меч, удар на удар! — произнес с проклятием сакс, схватившись за рукоять ножа. — Дорого поплатится тот, кто прикоснется к Сексвольфу, сыну Эльфгельма!
— Молчи, молчи, безумный! — повелительно и гневно воскликнул король и отправился далее, вслед за норманнами, успевшими уже выбраться на поле, покрытое густой, колосистой рожью, и с интересом наблюдавшими за полетом соколов.
— Предлагаю пари, государь! — воскликнул прелат, в котором нетрудно было узнать надменного и храброго байеского епископа Одо, брата герцога Вильгельма. — Ставлю своего скакуна против твоего коня, если сокол герцога не одержит верх над бекасом.
— Святой отец, — возразил Эдуард недовольным тоном, — подобные пари противны церковным уставам, и монахам запрещено заключать их… Поди ты, это не хорошо!
Епископ, не терпевший противоречия даже от своего надменного брата, нахмурился и готовился дать резкий ответ, но Вильгельм, постоянно старавшийся избавить короля от малейших неприятностей, заметил намерение Одо и поспешил предупредить ссору.
— Ты порицаешь нас справедливо, король, — сказал он торопливо, — наклонность к легкомысленным и пустым удовольствиям — один из главных недостатков норманнов… Но полюбуйся лучше на своего прекрасного сокола! Как величествен его полет… смотри, как он кружит над несчастным бекасом… он его настигает!.. как он смел и прекрасен!
— А все же клюв бекаса пронзит сердце отважной, величавой птицы! — насмешливо заметил епископ.
Почти в ту же минуту бекас и сокол опустились на землю. Маленький сокол герцога последовал за ними и стал быстро кружиться над обеими птицами.
Обе были мертвы.
— Принимаю это за предзнаменование, — пробормотал герцог на латыни. — Пусть туземцы взаимно уничтожают друг друга!
Он свистнул, и сокол сел к нему на руку.
— Домой! — приказал король.
Глава IV
Кавалькада въехала в Лондон через громадный мост, соединявший Соутварк со столицей. Остановимся тут, чтобы взглянуть на представлявшуюся глазам очевидца картину.
Вся окрестность была покрыта загородными домами и фруктовыми садами, принадлежавшими богатым купцам и горожанам. Приблизившись к реке с левой стороны, можно было видеть две круглые арены, предназначенные для травли быков и медведей. С правой стороны возвышался холм, на котором упражнялись фокусники для потехи гуляющей по мосту публики. Один из них попеременно кидал три мяча и три шара, которые ловил затем один вслед за другим. Невдалеке от него под звуки не то флейты, не то флажолета плясал громадный медведь. Зрители громко хохотали над ним, но смех их мгновенно прекратился, когда послышался топот норманнских скакунов. Всеобщее внимание устремилось на знаменитого герцога, ехавшего рядом с королем.
В начале моста, на котором когда-то происходила страшная битва между датчанами и святым Олафом, союзником Этельреда, находились две полуразрушенные башни, выстроенные из римских кирпичей и дерева, а возле них стояла маленькая часовня. Мост был так широк, что два экипажа могли свободно ехать по нему рядом, и постоянно пестрел многочисленными пешеходами. Это было любимое местопребывание песенников; тут сновали взад и вперед сарацины со своими испанскими и африканскими товарами; немецкий купец спешил по этому мосту к своему загородному домику, рядом с ним шел закутанный отшельник, а в стороне виднелся столичный франт, лебезивший возле молодой крестьянки, идущей на рынок с корзиной, наполненной ландышами и фиалками.
Жгучий взгляд Вильгельма то и дело с изумлением останавливался то на группах двигавшихся людей, то на широкой реке. Думала ли глазевшая в это время на него толпа, что он будет для нее строгим властелином, но вместе с тем даст ей такие льготы, которых она прежде никогда не имела?
— Клянусь святым крестом! — воскликнул он наконец. — Ты, дорогой брат, получил блестящее наследство!
— Гм! — небрежно произнес король. — Ты еще не знаешь, как трудно управлять этими саксами. А датчане? Сколько раз они врывались сюда?! Вот эти башни — памятники их нашествия… Почем знать, может быть, уже в будущем году на этой реке снова будет развеваться знамя с изображением черного ворона? Король датский Магнус уже претендует на мою корону в качестве наследника Канута, а… А Годвина и Гарольда, единственных людей, которых боятся датчане, здесь нет.
— Ты в них не будешь нуждаться, Эдуард, — проговорил герцог скороговоркой, — в случае опасности посылай за мной: в моей новой шербургской гавани стоит много кораблей, готовых к твоим услугам… Скажу тебе в утешение, что если б я был королем Англии, если б я владел этой рекой, то народ мог бы спать мирным сном от всенощной до заутрени. Клянусь Создателем, что никто никогда не увидел бы здесь датского знамени!
Вильгельм не без намерения выразился так самоуверенно. Цель его была ясна: добиться от Эдуарда обещания передать ему престол.
Однако король промолчал. Кавалькада уже приближалась к концу моста.
— Это что еще за древняя развалина? — спросил герцог, скрывая досаду, вызванную молчаливостью Эдуарда. — Похоже на остатки какой-нибудь римской крепости.
— Да, говорят, что она была выстроена римлянами, — ответил король. — Один из ломбардских архитекторов прозвал эту башню развалиной Юлия.
— Римляне были во всех отношениях нашими учителями, — заметил Вильгельм. — Я уверен, что это самое место будет когда-нибудь выбрано одним из последующих королей Англии для постройки дворца… А это что за замок?
— Это Тауэр, в котором обитали наши предки… Я и сам жил в нем, но теперь предпочитаю ему тишину торнейского острова.
За разговором они достигли Лондона, который был тогда мрачным, некрасивым городом. Дома его были большей частью деревянные; окна со стеклами попадались редко, чаще они просто затягивались полотняными занавесками. Там и сям на больших площадях возвышались окруженные садами храмы. Множество громадных распятий и образов на перекрестках возбуждали удивление иноземцев и благоговение англичан. Храмы отличались от простых домов тем, что над их соломенными или тростниковыми крышами возносились грубые конусообразные и пирамидальные фигуры из дерева. Лишь опытный глаз ученого мог бы еще различить следы прежней римской роскоши, остатки первооснованного города, в настоящее время застроенного рынками.
