Александр Дюма - Графиня де Шарни
На первый взгляд могло показаться, что в жилах его течет не кровь, а желчь.
Второй человек был полной противоположностью первого: у того ноги были короткие и кривые, а этот напоминал цаплю, взобравшуюся на ходули. Его сходство с этой птицей было тем бо́льшим, что он был горбун и голова его совершенно ушла в плечи; только два налитых кровью глаза да длинный заостренный нос, похожий на клюв, напоминали о том, что у этого человека есть голова. Глядя на него, можно было подумать, что его шея, как у цапли, способна вытянуться будто пружина и он готов будет выклевать глаз тому, кого избрал своей жертвой. Однако на самом деле необычайной эластичностью обладала не его шея, а руки: ему стоило лишь протянуть руку под стол, за которым он сидел, чтобы, не сгибаясь, тут же подхватить платок, оброненный им после того, как он вытер лоб, мокрый от пота и от дождя.
Третий или третья, как будет угодно читателям, был подозрительной личностью, в которой легко было угадать вид, но не пол. Это создание — то ли мужчина, то ли женщина — лет тридцати — тридцати четырех, в элегантном костюме торговки рыбой, было украшено золотыми цепочками и серьгами, чепчиком и кружевным платочком; черты его лица, насколько можно было различить их под толстым слоем белил и румян, да сверх того невероятным количеством разнообразной формы мушек, налепленных поверх румян, были несколько расплывчаты, как у представителей вырождающихся племен. Однажды увидев это существо, однажды испытав сомнения, о которых мы только что писали, хотелось услышать и его голос, чтобы определить, мужчина перед вами или женщина. Но — увы! — голос, напоминавший сопрано, оставлял наблюдателя в прежнем сомнении, зародившемся при первом взгляде на это создание: слух не помогал зрению.
Чулки и башмаки обоих мужчин, как и туфли женщины, свидетельствовали о том, что их владельцы долгое время таскались по улицам.
— Странно! — заметил Гамен. — Мне кажется, я где-то видел эту женщину.
— Очень может быть; однако, с той минуты как эти три человека вместе, дорогой господин Гамен, — отозвался незнакомец, взявшись за ружье и надвинув колпак на ухо, — у них появилось общее дело, а раз так, надобно вместе их и оставить.
— Так вы их знаете? — спросил Гамен.
— Да, в лицо знаю, — ответил незнакомец. — А вы?
— Могу поручиться, что женщину я где-то видел.
— Верно, при дворе? — предположил незнакомец.
— Еще чего — торговку!
— С некоторых пор их там много бывает…
— Если вы их знаете, скажите, как зовут мужчин. Наверняка это помогло бы мне вспомнить имя женщины.
— Назвать вам мужчин?
— Да.
— С какого начать?
— С кривоногого.
— Жан Поль Марат.
— Так!
— Что дальше?
— А горбун?
— Проспер Верьер.
— Так-так…
— Ну что, вспомнили имя торговки?
— Нет, черт возьми.
— А вы постарайтесь!
— Не могу угадать.
— Кто же эта торговка?
— Погодите-ка… нет! Да… Нет…
— Ну же!
— Это невозможно!
— Да, на первый взгляд это невероятно.
— Это?..
— Ну, я вижу, вы так никогда его и не назовете; придется мне самому это сделать: эта торговка — герцог д’Эгильон.
Услышав это имя, торговка вздрогнула и обернулась, так же как и оба ее спутника.
Все трое хотели было подняться, словно при виде старшего.
Но незнакомец приложил палец к губам и прошел мимо.
Гамен последовал за ним, думая, что это сон.
В дверях он столкнулся с каким-то человеком, который убегал от толпы, преследовавшей его с криками:
— Парикмахер королевы! Парикмахер королевы!
Среди преследователей были двое размахивавших пиками, на которые было насажено по окровавленной голове.
Это были головы несчастных гвардейцев Варикура и Дезюта, отделенные от тела натурщиком по прозвищу Длинный Никола и насаженные на пики.
Как мы уже сказали, эти головы несли в толпе, преследовавшей несчастного парикмахера; спасаясь, он налетел в дверях кабачка на Гамена.
— Э, да это же господин Леонар! — воскликнул тот.
— Тише, не произносите мое имя! — закричал парикмахер, скрываясь в кабачке.
— Что им от него нужно? — спросил слесарь у незнакомца.
— Кто знает? — отвечал тот. — Может, они хотят заставить его завить волосы этим бедным парням. Во времена революции кое-кому приходят иногда в голову очень странные мысли!
Смешавшись с толпой, он оставил Гамена, вытянув из него, по всей видимости, все, что считал нужным, и не препятствуя ему более возвратиться, как тот и собирался, в версальскую мастерскую.
III
КАЛИОСТРО
Смешаться с толпой незнакомцу было тем легче, что она была весьма многочисленна.
Это и был авангард кортежа короля, королевы и дофина.
Как и говорил король, они двинулись из Версаля около часу пополудни.
Королева, дофин, дочь короля, граф Прованский, мадам Елизавета и Андре[1] ехали в королевской карете.
Члены Национального собрания заявили, что не расстанутся с королем, и получили сто экипажей.
Граф де Шарни и Бийо остались в Версале, чтобы отдать последний долг барону Жоржу де Шарни, погибшему, о чем мы уже рассказывали, в ужасную ночь с 5 на 6 октября, а также для того, чтобы помешать надругаться над его телом, как это произошло с трупами телохранителей Варикура и Дезюта.
Авангард, о котором мы упомянули, отправился из Версаля за два часа до отъезда короля и теперь, опережая его примерно на четверть часа, сплотился, если можно так выразиться, вокруг поднятых на пики и служивших ему знаменем голов телохранителей.
Стоило этим двум головам остановиться около кабачка у Севрского моста, как вслед за ними и даже в одно время с ними остановился весь авангард.
Авангард этот состоял из нищих полупьяных оборванцев; это была пена, всплывающая на поверхность во время любого разлива, будь то наводнение или поток лавы.
Вдруг в толпе произошел переполох; вдали показались штыки солдат национальной гвардии и Лафайет на белом коне впереди королевской кареты.
Лафайет очень любил народные сборища, ведь именно среди боготворившего его парижского люда он чувствовал себя настоящим властителем.
Однако он не любил черни.
В Париже, как в Риме, были свой plebs[2] и своя plebecula[3].
Особенно не нравилось ему, когда чернь сама творила суд и расправу. Мы видели, что он сделал все от него зависевшее, спасая Флесселя, Фуллона и Бертье де Совиньи.
Вот почему авангард спешно двинулся вперед: толпа хотела спрятать свой трофей и в то же время сохранить эту кровавую добычу, свидетельствующую о ее победе.
