Станислав Пономарев - Стрелы Перуна
Но Летко, промчавшись мимо, уже не видел этого. Он наметил другую жертву: в открытую степь, прочь от табуна, убегал на быстроногом карабаире лихой наездник. Конь беглеца скакал легким летящим наметом.
— Не уйдешь, с-собака, — процедил русс. Его иноходец успел отдохнуть и сейчас медленно, но неумолимо догонял неведомого всадника.
Беглец оглянулся, рванул тетиву лука: свистнула стрела. Летко уклонился, закрутил над головой аркан, метнул и резко осадил коня. Рывок! Оглушенный падением противник катится по снегу. Русс прыгнул на него прямо с седла, связал в мгновение ока.
Хазарин очухался быстро, глянул на победителя. По броне, шлему, конской сбруе пленник узнал русского витязя и как будто обрадовался.
— О-о, урус-богатур! Откуда ты здесь? — по-русски воскликнул он.
Летко глянул в лицо ночного разбойника. В свете полной луны что-то знакомое почудилось в хищном оскале степняка.
— Алмаз-хан?! — удивился русич.
— Ты знаешь мое имя? — осклабился хазарин. — Скажи, как зовут тебя, урус-богатур?
— Летко Волчий Хвост, посол великого князя Руси к Хакан-беку Козарии!
— О-о! Честь тебе! — Хан вскочил на ноги и поклонился: связанные руки ему как будто и не помешали.
«Ловок!» — восхитился Летко.
— Отпусти меня, и каган Урусии скажет тебе рахмат[20]. Я кунак[21] кагана Святосляба. Или ты этого не знаешь?
— Ведаю. Да ты на разбойном деле попался. А у нас на Руси...
— Здесь не Урусия! Я у Харук-хана свое брал. Каган Святосляб два года назад все табуны Харука угнал в отместку за то зло, которое хан принес вашей земле. Сам старый пес в неволю попал. На этих пастбищах я новые табуны собрал, а теперь все должен отдать этому облезлому шакалу... Зачем вы его не зарезали? Он еще сотворит вам горе, урусы. А теперь развяжи меня, и золото из моих рук потечет в твой кошель, как только ты приедешь в мой аил!
Летко задумался. Потом сказал:
— Князь Святослав велел передать тебе, Алмаз-хан, што дарует тебя Немиров-градом, землицей при нем и тремя тысячами коней. О прочем после скажу, как к тебе приеду.
Витязь развязал путы, освободил хана.
— Как ты оправдаешься перед князем Харуком? Он, небось, в полон кого ни то взял из воев твоих.
— Воины не мои. Это карапшики хана Бичи. Они не знают, кто я. Только Бичи-хан знает, а его здесь нет!
— Ловко! — рассмеялся русс. — Как же мне быть с тобой, князь? Конь-то твой ускакал. А вой мои вот-вот тут будут.
— Дай своего скакуна! Потом его верну и другого в придачу дам.
— Жаль Серого, — нахмурился Летко. Потом махнул рукой. — Да делать нечего. Бери!..
Когда Харук-хану доложили, что табуны отбиты, он задумался. Долго молчал, размышляя:
«Несерьезный человек посол урусов. Горячий. Сорви-голова. Не такому следует нести железо слов кагана Святосляба. Тяжесть послания мира или войны способен поднять только умудренный прожитыми годами коназ. А этот урус-богатур везет в Итиль-кел шелуху, легкую, как весенний ветер. Доглядчик он, не более того...»
В юрте эльтебера шелестел огонь — загадочный дух древнего бога хазар Тенгри-хана[22]. Хищное пламя приковывало взор, будоражило мысли.
— Но не мне помогать сопливому мальчишке, возомнившему себя настоящим каганом-беки Великой Хазарии, — подумал вслух Харук. — Асмид-хан? Да-да! Хитрец и трус! Заяц в логове льва! Тьфу!
Харук звякнул серебряным колокольчиком. Приказал вошедшему слуге:
— Позови Умаша!
Тот явился тотчас, словно за дверью стоял.
— Приготовь все для дороги. Завтра с сотней богатуров поедешь в Итиль-кел. По пути будешь охранять урусского посла, внимательно слушать, о чем будут говорить урус-богатуры и сам Ашин Летко. Нужные мне слова пересылай с гонцами немедля.
— Слушаю и повинуюсь, мой эльтебер!
— В Итиль-келе найдешь купца Исаака...
— Иудея?!
— Да. Передашь ему этот кошель. — Хан бросил кожаный мешочек Умашу. — Здесь пятьсот динаров. Отдашь ему также этот свиток. Он знает, что с ним делать. В Итиль-келе тоже все слушай и самые спешные вести шли с гонцами. Про меня — никому ни слова, если бы тебя даже жгли огнем. Особенно остерегайся ал-арсиев Асмид-хана.
— Слушаю и повинуюсь, о эльтебер!
— Я первым должен узнать, о чем будет говорить урусский посол с каганами Хазарии.
— Ты узнаешь об этом, повелитель!
— Иди! И пусть охранит тебя аллах!
Глава четвертая
Княжий суд
Святослав с сожалением смотрел на дюжего молодца: жаль было калечить этакого. Но... вина того казалась слишком явной. Не похоже было, что свидетели — Ядреевы люди. Однако было у великого князя Киевского одно право, которое оспорить никто не мог, и Святослав решил им воспользоваться.
— Кто таков?! — резко спросил он. — Обскажите вину его!
Главный мечник[23], пузатый, с багровым лицом и рачьими глазами боярин, одетый в кольчугу и корзно[24], низко поклонился и прорычал:
— Вот тиун воеводы Ядрея, Бакун Рыжий, вину смерда обскажет.
Бакун, кривобокий сухой сморщенный старик с хитрыми глазами, заговорил вдруг по-молодому звонкой скороговоркой:
— Што тут мыслить-та, пресветлый князь? И так все ведомо. Ежели бы сей Бортя холопом был, дак... ек...
Мечник вылупил свои рачьи глаза от такого неслыханного нахальства.
— Ты што-о?! — рявкнул он. — С ума свихнулся?! Как великому князю ответ держишь?! Учить его вознамерился?! — и ткнул кулачищем в бок старосты Ядрееву так, что тот на мгновение оправился от кривобокости.
Бакун поперхнулся и испуганно вскинул глаза на князя.
— Сказывай суть! — рыкнул мечник. — Не мели воду в ступе. В чем вина смерда Борти-охотника? Ну-у! — и угрожающе уставился на сборщика податей.
Святослав не без веселья наблюдал за происходящим с высокого помоста, на котором сидел, удобно устроившись на деревянном резном стольце[25].
— Да ить, пресветлый князь, — продолжил заикаясь тиун. — Корову тать нечесаный со двора свел. — Бакун не мог, однако, говорить степенно и опять ссыпался на скороговорку: — В лес худобу свел. Зарезал. Шкуру в землю зарыл. Мясо в яруге[26] схоронил... — Потом вдруг поперхнулся, с опаской глянул на мечника. Тот стоял истуканом, выпятив круглый живот. И Бакун снова просыпался:
— Пошел яз в чащобу, штоб корову сыскать. Споткнулся, упал. Глянул, обо што споткнулся, а там хвост торчит. Потянул — скору вытянул. Была буренка — нет буренки...
— Откуда узнал, што твоя буренка? — громыхнул мечник. Видимо, по-другому говорить он не мог: разучился при своей должности. Так и рыкал на всех. Даже великому князю рычал, хотя изо всех сил старался быть почтительным.
