Коре Холт - Конунг. Властитель и раб
Ты смотришь на меня, Дагфинн, и улыбаешься. Но если ты намереваешься упасть предо мной на колени и восхвалить мою доброту, то не терзай меня этим сегодня ночью. Я позвал тебя, потому что мне надо поговорить с кем-нибудь, – теперь, когда йомфру Кристин устала, а наш добрый Гаут дышит так тяжело во сне. А я хотел сказать тебе вот что. Ты думаешь, я не заметил вспыхнувшей страсти между тобой и Гудвейг, как не видел я и крови и пота каждого бонда в стране, и кровь и пот их струились по моей спине, когда конунг пустил в ход кулаки против вас? Нет же, я все это чувствовал на себе самом! Ты не веришь мне? У меня на самом деле есть такая способность: когда вы изнывали, то мука ваша сидела словно колючка в моем сердце. И в сердце конунга тоже.
Опять не веришь? Да нет же, это было именно так. Боль поражения других людей колючкой застревала у меня в сердце, и у конунга тоже. Когда многие из вас тайком отправлялись в поход, стягиваясь со всего Вика, единственно для того, чтобы разбить войско конунга Сверрира, и когда вы же, истекая кровью, с позором отступили, – без оружия, без чести, еще беднее, чем прежде. Тогда конунг сказал: «Боль потерпевших поражение – как шило в моем сердце, Аудун! И в твоем тоже».
А знаешь, Дагфинн, я часто думал обо всех этих противниках Сверрира: ведь они могли бы быть моими друзьями. И мысль эта приходила мне в голову и тогда, когда я увидел в Бьёргюне бездыханное тело Иона Капюшона, – того самого беднягу, который присвоил себе королевское имя и пошел против конунга Сверрира. Он говорил, что является сыном конунга Инги! Но даже его соратники не верили его словам. Против Иона никто не восстал. То был человек без чести, ему не хватало той ясности мыслей, которую всегда так ценил в себе и других конунг Сверрир. Да и смелостью он не отличался: он был просто орудием в руках епископов и прочих людей в рясах, – тех, кто так умеет изрыгать проклятия на голову конунга своей страны, натянув на себя капюшоны, – и одновременно, теми же устами, петь Господу хвалу. Таким вот и был Йон Капюшон. Но когда он поплатился за все и лежал, словно дохлая рыбешка на берегу, нагой, с разрубленной головой, и похож он был на нищего, – я стоял и смотрел на него. А рядом со мной был конунг. И Сверрир тогда сказал: «Вот теперь он красивый».
А я заплакал над погибшим. Бедняга, павший в бою, он вступил на бесчестный путь, взалкав славы. Говорили, что Йон был сыном некоего Петера из Бьёргюна и Астрид Стейк, как звали несчастную жену того человека. «Приведи их», – велел конунг. Сперва мы накрыли тело погибшего. А потом люди конунга привели Петера и Астрид, двух немощных, старых людей, трясущихся от страха при взгляде на конунга.
– Есть ли какой-нибудь признак, указывающий на то, что это ваш сын? – спросил Сверрир.
– Да, – ответил ему Петер, – однажды он задел правую ногу косой, и с тех пор на том месте остается шрам.
– Снимите чулки с умершего, – приказал конунг. И когда его приказ исполнили, Петер сказал:
– Да, это мой сын, который лежит у моих ног мертвый.
И он зарыдал, а за ним его несчастная жена Астрид рыдала над трупом сына. Сверрир и я тоже прослезились, глядя на Иона Капюшона, беднягу, который поднял людей против самого конунга, встал на путь лжи и поплатился за это жизнью.
Иным было восстание Сигурда сына Ярла. Он, сын Эрлинга Кривого, возмечтал стать конунгом в стране после того, как пал его брат, конунг Магнус. Но Сигурд был умен и знал, чего ему требовать. Одно время он был при дворе Сверрира. Да, у нас был двор в годы после того, как Сверрир вступил в брак с королевой Маргрете. Я вспоминаю о том времени с отвращением и ненавистью, а конунгу эти воспоминания еще более гадки. Сын Эрлинга Кривого был при дворе, ел за столом конунга, говорил с самим конунгом, носил оружие, и все это под носом у конунга, рядом с ним, как и другие. И никто за ним не следил. Многим это не нравилось. Люди считали, что он может нанести Сверриру удар в спину. Но Сверрир говорил: «Мои вчерашние недруги завтра станут мне друзьями».
И вот поднялись против конунга баглеры, и Сигурд сын Ярла сразу перебежал к ним. Он сделался одним из наших самых опасных, грозных и, вероятно, благородных противников.
Его преследовали. Его людей убивали. А они все лелеяли мечты об убийстве конунга Сверрира. Спасаясь бегством после одной из наших многочисленных битв в Бьёргюне, Сигурд пробирался через Телемарк. В церкви Винье он вырезал проклятие королю Сверриру. Сделано было красиво, как говорили об этом. А Сверрир, этот непостижимый человек, послал в Винье нескольких своих воинов, и в том числе братьев Фрейланд, которые знали каждую тропку в Теламёрке. Он повелел им переписать проклятие и привезти его королю. Он прочел его с болью в сердце. «Неужели Сигурд был мне другом? – спросил он. – И теперь он так складно проклинает меня? У Сигурда была способность к дружбе, как мало у кого из тех, кто попадался мне на пути, – сказал Сверрир. – Он был сыном моего главного врага. И некогда он сидел со мной рядом. Что же побудило его бежать от меня? До чего же он складно умеет проклинать!» – повторил конунг.
Я могу также вспомнить ярла Харальда с Оркнейских островов, который поднял восстание в Эйскегге. В далекой молодости, когда мы со Сверриром гостили на Оркнейских островах, мы встречали там ярла. Тогда он был юным и надменным. А теперь он приплыл в Норвегию и был вынужден склонить свою упрямую голову перед конунгом. Ярл Харальд поставил себе целью убить конунга. И вот он молит о пощаде. Он был прощен. Люди конунга стояли вокруг и негодовали, глядя на ярла. А тот преклонил колени перед Сверриром. В тот день он уже не был спесивым, этот ярл с Оркнейских островов! Конунг сказал ему: «Однажды в нашей юности мы уже встречались…» И это было единственной местью конунга Сверрира. Ярла отправили через море обратно. И когда он взошел на борт корабля, в тот миг, Дагфинн, мне стало жаль его.
Сегодня ночью хочу я вспомнить, Дагфинн, и прекрасную сестру конунга Сверрира, фру Сесилию из Хамара в Вермланде. Она встретила смерть в Нидаросе. Она родила сыновей, и многие мужчины пленялись ею. Они имела власть, как сестра конунга и жена Барда сына Гутторма. Но вдруг она умирает. Она прибыла в Нидарос с большой пышностью, и может, опять жадная до мужчин; со своей свитой она прискакала из Гьёльми в этот город Сверрира. Она спрыгнула с коня, в ней еще были силы и прелесть, и она с улыбкой обняла меня, а потом обняла еще нескольких охранников конунга, которые, как и подобает, находились радом. Она вбежала в дом и вновь вышла к нам: сняла свой дорожный костюм и надела легкое платье, которое обнажало ее роскошное тело. А на следующий день внезапная болезнь унесла ее в могилу.
