Андрей Марченко - Письмо никому
Но искренности в его голосе не было. Ему хотелось, чтоб обыкновенная логика, арифметика дала сбой.
— А то, что они не умерли! Их убили… Это евреи! Евреи в те времена почти не умирали сами…
— Не понял… — признался Егор.
— А что тут понимать. Их убили в указанную дату. Но вряд ли после казни они легли в эту землю. Трудно представить, будто им организовали похороны. Вероятно, они лежали у кого-то в огороде до того, как город освободили, а потом их перезахоронили. Теперь посмотрите, как они лежат. Здесь новых покойников хоронят вглубь кладбища. Эта могила выступает из кладбищенского квартала — ее расширяли в сторону аллеи, в сторону полосы отчуждения.
— За уши притянуто, — подытожил Егор.
— Да. Как и все наше расследование. Стало быть, могила старухи тогда была не седьмая а пятая…
— Интересно, — возразил Геноссе, — а отчего он просто не дал фамилию покойника?
— Вероятно, не знал славянского.
От могилы Цивадиц прошли на две могилы вглубь. Нет, три — отступили на могилу дочери.
— Оно…. — отчеканил Антон.
— А если это тоже ошибка?.. — спросил Геноссе. — У меня уже мозоли.
Егор забросил лопату на плечо:
— Уговорил. Бросаем поиски!
Но стал твердо, ноги на ширине плеч. Дескать, уматывайте, но он не сдается и будет копать до победного.
— Может, нам следует вызвать экскаватор? — предложил Антон.
— Копайте… перефразируя Джека Лондона, «Мексиканца»: ничего, скоро придет весна и копать могилы станет легче.
Чтоб не быть голословным, первым ударил лопатой.
И действительно, — на глубине полуметра в земле лежал небольшой чемоданчик. Там, где краска окончательно не сошла, было видно развеселую канареечную расцветку — совсем как реквизит какого-то клоуна.
Так получилось, что лопатой ударили сильно, и она, пропоров ткань, обнажила содержимое чемодана, последней интриги не получилось.
— Пиастры, пиастры… — прокаркал Геноссе.
— Банальное золото, а все же, как радует глаз, — заметил Егор.
Дальше уже не спешили. Выровняли могилу Цивадиц, аккуратно засыпали яму во второй могиле.
Чемодан итальянца был совершенно в жутком состоянии — все его железные части покрылись хлопьями ржавчины. Золото тут же перегрузили в сумки, предусмотрительно купленные на базаре. Умельцы в этом городе шили их тысячами из какой-то жесткой синтетической ткани, вроде стеклоткани. Вес они выдерживали практически любой, годились хозяйке для того, чтобы съездить на базар, и хозяину — дабы что-то вынести из порта.
Семьдесят килограмм золота занимали совсем немного места. Слитки были не классической пирамидальной формы. Походило, что итальянец ссыпал монеты в первую же попавшуюся форму, ударил сверху паровым молотом. Монеты деформировались, спрессовались, но меж ними остались пространства, словно ходы какого-то червяка. Случалось, иная монета откалывалась от слитка. На них можно было рассмотреть изрядно помятый профиль королевы.
Чемодан выбросили, выходя с кладбища. В овраге было наподобие свалки — туда сбрасывали оставшиеся после скорби венки, гнилые остовы памятников.
Спешить уже было некуда, потому отдыхали совсем недалеко, на Водолазовой горе. С нее было видно и море, и кладбище, и саму Водолазову слободу с городом Батавском за ней.
С моря дул довольно свежий ветерок, но если лечь на прошлогоднюю траву, его становилось почти не слышно, зато солнце уже почти грело. Ели припасенную на случай обеда колбасу, запивали ее минералкой. На случай триумфа не было припасено ни шампанского, ни более прагматичного пива. Собственно, в возможность триумфа сам Егор не очень верил.
Теперь он звонил клиенту. Звонок через многие тысячи километров, через несколько границ выходил очень дорогим, но зачем было уже экономить? Зачем писать письмо на наладоннике, ожидать подтверждения — получено оно или нет.
Итальянцам совершенно наплевать было, где получить золото. Проценты друзей составляли сумму солидную, хотя еще не было посчитано кому и сколько перепало. Антону подумалось, что уже ему не будет необходимости разносить на каникулах письма. И нет нужды домой ездить в общем вагоне. И вообще, теперь во многом нет нужды.
— Эх… А помнишь как я мечтал о курорте…
— Студент… — бросил Егор. — Запомни — в твоей жизни ничего не должно внешне измениться. Потому как за тобой годик-два будут следить. Да и потом сильно выпячиваться нельзя…
— Да я не о том… Просто хорошо здесь. Как есть курорт, — он повернулся к третьему товарищу. — А ты что будешь со своей долей делать?
Геноссе почесал затылок:
— Куплю себе новый монитор, плоский. Старый дрожит, трубка села. Да и места много занимает.
— Только монитор? А компьютер?
— А что, компьютер еще хороший. Может, чего прикуплю по мелочам… Мне не жаль денег на новый. Мне не хочется выбрасывать старый.
За свою долю Геноссе запросто мог купить не то, что новый компьютер — скажем, небольшой магазин, набитый техникой.
На холме, действительно, было хорошо. Можно было отдохнуть от трудов, от всех хлопот мира, может быть, даже пофилософствовать.
— Скажи мне одну вещь… — спросил Антон у Егора.
— Хоть две…
— А отчего ты отдаешь золото итальянцам?.. Ведь их права на него более чем сомнительны?
— Во-первых, мои права на него еще более сомнительны, а во-вторых, отвечу вопросом на вопрос: а отчего Геноссе не отравил нас сразу, как только была расшифрована эта бумага. Отчего в поезде, когда у тебя была копия, ты не придушил меня, не начал свою собственную игру?.. Есть такая старомодная вещица — порядочность. Может быть это не доходно, но иногда чертовски приятно почувствовать себя джентльменом.
— Рвешься в аристократы? — улыбаясь, спросил Геноссе.
Егор покачал головой:
— Мы не станем ни старше, ни лучше. Мы такие как есть. Может быть, мы запомним, что виски пьют со льдом, а кофе со сливками. Никак не наоборот. Но мы не аристократы. Зато у нас появился шанс сделать аристократами наших детей, внуков. Если такие будут иметь место. Меж тем, у нас есть преимущество.
— Ну да. Какое?
— Мы знаем, как это ездить в общих вагонах, как бороться с голодом, жить без куска хлеба. Для нас это не новость, не подвиг, не катастрофа.
Антон поднялся на ноги.
Может быть Водолазова гора не была высокой даже как для холма. Но кто в округе мог еще похвастаться таким количеством подъемов-опусканий. А с глубины любая высота кажется иной…
Этот холм казался ему вершиной мира. Ветер к вечеру становился холодней, крепче, но Антон чувствовал, что он сильней ветра. От этой силы хотелось закричать…
