Михаил Шевердин - Набат. Агатовый перстень
Конечно, бай не рассказал, что превращение его в потомка пророка —ходжу — стоило ему кругленькой суммы в две тысячи тенег, поднесённой настоятелю соборной мечети в Гиссаре. Не рассказывал Тишабай ходжа Энверу и об обстоятельствах, при которых он, обыкновеннейший базарчи, достиг столь высоких духовных степеней и оказался вдруг потомком самого пророка Мухаммеда.
Тишабай только со злобой рассказал о всех случаях непокорства и богохульства, какие ему удалось заприметить за курусайцами.
Особенно он расписывал, как курусайцы за его спиной частенько повторяли изречение Навои: «Скупой не попадет в рай, будь он даже Курейшитом (то есть из рода пророка). Щедрый же пойдёт в рай, даже если он негр». Тишабаю ходже очень хотелось попасть после смерти в рай. Он напомнил, что сын этого смутьяна Ревкома Шакира Сами Файзи — эх, подох бы он молодым — сейчас большевистский командир, что это он науськал мирных пастухов и нищих голодранцев оказать сопротивление Энвербею... Большевики они все.
Но Энвербей уже не слушал. Убедившись, что Тишабай не желает, да и не способен на такое дело, как убийство старика-смутьяна, Энвербей распорядился:
— Вздуйте этого враля и болвана и пусть проваливает отсюда.
Тишабая повалили на землю и дали ему двадцать палок.
— Так его, так, — хрипел Энвербей. Казалось, ему только и нужен был кто-то, чтобы выместить всю свою злость и ярость. Он бегал по шатру и сжимал кулаки. Он скрипел зубами. Ужасная ошибка с этим Курусаем.
А одна ошибка влечет неуклонно другие. Пока зять халифа, меч аллаха, Энвербей, сражался с бедняками и пастухами Курусая, красные внезапным ударом опрокинули банды, охранявшие переправы на Вахте. Главное ядро энверовской армии оказалось почти в окружении. На холмы к северу от Курусая прорвались вечером коммунистические добровольцы Файзи. По всем законам войны надо было выводить свои войска из-под удара. Но как оставлять курусайцев безнаказанными? Всё в голове Энвербея мутилось при слове «Курусай!». Он хотел уже сам вскочить на коня и во главе всей своей армии обрушить удар на ничтожный кишлак. Самому резать, рубить, жечь! Тогда страх сожмет железной рукой горцев. Страх! Какое замечательное средство держать в повиновении слабые души... Нет, Энвербей не верил в уважение народа, только — в страх!
Он всё ходил и ходил взад и вперед, а курбаши, мрачно сопя, пили без конца зелёный чай и... молчали. О чём они думали? Какие мысли шевелились под их каменными лбами? Не затевали ли и они измену? Кто их знает.
После мучительных и долгих раздумий в два часа после полуночи Энвербей приказал армии ислама отступать.
— Они уже наказаны страхом, — вдруг приказал он объявить во всеуслышание, — а проливать кровь своих мусульман я не хочу. Дарую милость и снисхождение неразумным. Кишлаки должны жить в мире: там, где ешь соль — солонку не разбивай!
Шакир Сами долго не верил. До утра он не уходил с крыши, смотрел в ночь и всё слушал. Непрерывно к нему прибегали люди со всех концов кишлака и сообщали:
— Тихо стало, товарищ Ревком!
— Прислушайтесь, Ревком, они ушли.
Старик не верил в тишину ночи.
И только утром, когда рассвело, когда собственными глазами Шакир Сами убедился, что энверовская орда исчезла, он бессильно опустился на глиняную корку крыши и проговорил:
— Вот, Энвер! Во тьме не говори: я рассмотрел; о том, чего нет в руке, не говори: я получил! И вот ты, великий военачальник, трусливо убежал от Ревкома-бедняка. Ха! Из рода в род, из поколения в поколение не забудет народ твоего позора Энвер-собака.
Радостными криками встретили восход солнца курусайцы. Они победили.
Энвер отказался от штурма Курусая совсем не из великодушия. Все дрожало у него внутри от ярости.
Разведчики донесли, что красная конница перевалила хребет.
Он отказался дать бой за Дюшамбе — важнейший узел стратегических дорог и опорный пункт, закрывавший путь в глубь Горной страны.
В горах, вступив на проложенную тысячелетиями ногами людей и копытами вьючных животных тропу, крайне трудно, почти невозможно свернуть в сторону. Горные тропы, проходы, перевалы определяют направление всех военных действий, басмачи отлично понимали это. Они оставили Дюшамбе и кинулись на юг по последней оставшейся дороге. Имелся ещё путь на восток, но Энвербей не воспользовался им — отступить на восток значило — дать возможность красным окончательно отрезать армию ислама от границы, от баз снабжения. Разрушая всё, что только можно разрушить, сжигая всё, что только можно сжечь, воины ислама кинулись через Пулисангинскую переправу в Бальджуанское бекство.
Энвербей распорядился жечь мосты и ломать овринги.
Этот приказ ужаснул горцев.
Построить мост через бурную неистовую горную — великий труд, великий подвиг. Недаром такие зыбкие, висячие над бездной сооружения красноармейцы называли «чёртовыми мостами». Загруженные камнями, увязанные верёвками бревна выдвигаются одно над другим и где-то над бездной скрепляются на живую нитку грубо вытесанными досками. По такому чёртовому мосту может проходить за один раз только один человек, ведя медленно и осторожно единственное вьючное животное, да и то при быстром движении он начинает так угрожающе трещать и раскачиваться, что кружится голова, особенно, когда под ногами сквозь щели и прорехи в досках видна далеко внизу клокочущая стремнина реки. Переправа по такому мосту даже небольшого отряда в двадцать-тридцать человек отнимает часы, а что говорить о больших воинских соединениях. Бывали случаи, когда разрушение такого моста отрезало целые районы Горной страны на многие месяцы. Разрушение моста — величайшее злодейство. Человека, виновного в таком неслыханном преступлении, зашивали в согнутом положении в козью шкуру и бросали на солнцепек. Кожа ссыхалась, стягивала тело, и человек бесконечно долго умирал в несказанных мучениях. В более близкое к нам время преступник навеки изгонялся из родного селения. Его считали умершим. Его жену выдавали снова замуж, дом и имущество забирали наследники.
Стон прошел по кишлакам Горной страны, когда стало известно, что басмачи жгут мосты на горных реках. Проклятия посыпались на голову Энвербея. Титул зятя халифа в устах многих теперь звучал ругательством.
Но Энвербей уже меньше всего беспокоился о своей популярности. Вырвавшись в плодородные районы Бальджуана и Куляба, он приводил в порядок свою потрепанную армию.
Глава двенадцатая. ПРИЗНАНИЯ ЛЮБВИ
Дело юноши легче — он перелетная птица,
