Владимир Прасолов - Золото Удерея
— Приставить к нему караул надобно, не дай боже завтра опять опохмелится.
— Я его завтра сам лечить буду, пусть только в себя придет!
— Ну и ладно, не тревожь поручика, утром разберемся.
Неспокойно было на душе у Спиринского, долго он ворочался на своем пуховике, пока не уснул. Видано ли дело, он все просчитал, все продумал — и на тебе, из-за этого мерзавца вся компания под угрозой! И ведь не выгонишь, нет мастеров горных, хоть из самого Петербурга выписывай, так год ждать, пока прибудет. Беречь этого прошелыгу придётся! Некуда деваться!
Матанин спохватился поздно, он забыл про подарок Косых, а когда вспомнил, Глотов уже не раз приложился к найденной в телеге бутыли и просто отключился. Зелье было крепким и усыпляющим намертво. Матанин, конечно, не сказал Пахтину, откуда оно появилось, не враг же сам себе. После встречи с Косых был осторожен. Он знал план Косых, но не верил ему. К месту намеченной встречи он должен был быть завтра. Но уже сегодня, останавливаясь на ночевку, выбрал открытое место, в чем не ошибся. Ночью заметил всадника, скользнувшего вдоль ручья в их стан. Разговора не слышал, но признал того, с кем говорил Пахтин. Это был Фрол, тот мужик, что приезжал с Косых. О чем они могли говорить? Неужели Пахтин в сговоре с Косых, почему Фрол приезжал не к нему, а к Пахтину? Что-то здесь не так. Пахтин и Косых враги. Значит, Фрол человек Пахтина и вся эта затея — ловушка для Никифорова и Косых. Но кто он в этой игре? Получается, что он человек Никифорова и Косых. Получается, что он их подельник и, как слепой котенок, сам ведет себя в эту ловушку, откуда выхода не будет и для него. Фрол слышал их разговор с Косых, видел, как тот отдал ему эту бутыль с зельем, от которой сейчас корчится в отключке горный мастер. Матанина прошиб холодный пот. Он не знал, как поступить. Не знал, что делать. События развивались сами по себе, с неумолимой силой втягивая его в свои жернова. Еще час назад он четко и ясно понимал, как он, владея ситуацией, возьмет и раздавит Косых. И его действия оценят. Теперь он не знал, как ему быть. Нужно бы упредить Никифорова, но как? Эту ночь он не спал.
Не спал эту ночь и Никифоров. Вернее, он уснул, как всегда приняв на душу одну-другую рюмку очистки, но проснулся внезапно от страшного и жуткого по своей правдоподобности сна. А приснилось и, самое главное, врезалось в память вот что.
Будто у себя в доме собрался он обедать, и вдруг, резко распахнув двери его горницы, вошли сваты. Дело житейское, и дочерей у него было на выданье три, только побагровел и речь он потерял. Речь потерял, а разумом взорвался от негодования от столь возмутительной дерзости. В его горнице, в доме его, в белых шелковых косоворотках, широких бархатных шароварах, заправленных в высокие кожаные и до блеска начищенные бахолы, с перевязями сватовскими через грудь, стояли двое мужчин. Оба высокие, широкоплечие. Один молодой, русый, с голубыми глазами и черными бровями вразлет, курчавая борода только обрамила его крепкий подбородок, второй, уже в годах, с черной впроседь широкой бородой и огромной копной кудрявых, из кольца в кольцо, волос на голове. Что одного, что другого он знал, больше того, что одного, что другого он долго искал и просто мечтал увидеть, но только не здесь и не сейчас, а желательно на том свете. А они спокойно стояли перед ним. Они не просто стояли, они издевательски, как казалось, улыбались ему в лицо. Он еще не пришел в себя, еще только пытался сообразить, что происходит, а они, с достоинством поклонившись, прошли и сели на лавку под матицу[8]. Да перед тем как сесть, лавку от стены тяжелую легко вдоль матицы и выставили.
— Как прошли?! Кто впустил?! — побагровев лицом, прохрипел он. Его кулаки сжались, и весь он, как будто к прыжку изготовившись, подался из-за стола вперед.
— Не грози, хозяин, не по правилам разговор заводишь, мы с миром пришли, по делу. У тебя товар, у меня купец, надо дело ладить, — спокойно ответил ему тот, что был старше. Недобрые огни сверкнули в его глазах, в упор глядевших на Никифорова.
— Не бывать тому, морды варначьи! — взревел он, вскакивая.
Чуть не опрокинутый тяжелый, из сосновых плах, стол с грохотом опустился на полы. Покатились слетевшие чашки, и огромный медный самовар покатился, поливая кипятком добела выскобленные полы. Из-за шторки кутьи высунулась и спряталась испуганно кухарка. Гости, не шелохнувшись, сидели.
— Не гневи Бога, хозяин, добром прошу, — произнес чернобородый, продолжая сверлить взглядом надвигавшегося на них Никифорова.
— Не тебе Бога поминать! Вон из дома! Вон! — бешено заорал, тряся кулаками, и вдруг осекся.
В распахнувшейся двери появилась его дочь Анюта, ее глаза были наполнены слезами, губы дрожали. Прислонившись плечом к дверному косяку, она смотрела на отца. Тот в недоумении на нее.
— Ты пошто здесь? — прохрипел он. — Ты ж, энтово, пропала…
— Не пропала я. Живая. За Федором я, по своей и по божьей воле, выгонишь его, следом уйду.
Молодой встал и, поклонившись в пояс растерявшемуся Никифорову, сказал:
— Не серчай, что вышло так, но, обычаи соблюдая, пришли мы твоего благословения просить, отец. Можешь отказать, выгнать — все одно вместе уйдем.
Анюта, метнувшись от дверей, встала рядом с Федором. Встал громадой за их спинами и чернобородый.
— Глянь в окно, купец, сколь товару тебе в подарок от жениха.
Он машинально поглядел в распахнутое окно и увидел, как в раскрытые ворота его просторного двора въезжают, один за другим, возы. Наметанный глаз сразу определил, что в возах мешки с мукой и сахаром, тюки тканей, ящики с посудой и прочим товаром. Чернобородый, выйдя вперед, хитро подмигнул Федору и Анюте. Он тоже смотрел в окно, где закипела работа, — грузчики уже дружно разгружали первый воз, укладывая товары к дверям амбара. Заметив в окне чернобородого, один из них крикнул:
— Семен, куды складывать-то, не на землю ж?
Семен вопросительно посмотрел на Никифорова.
Тот, мотая головой, все еще сжимая и разжимая здоровенные кулаки, не отводя глаз от происходящего во дворе, вдруг рявкнул:
— Куды ты, растяпа! То ж мука, не трожь! Васька, раскрывай хлебный анбар!
Стоявший чуть в стороне, как бы ни при чем, кряжистый мужик в синей косоворотке, кивнув, быстро побежал к амбару, весело звеня связкой ключей в руке.
— Так что, Иван Авдеич, каков твой ответ молодым будет? — повернувшись от окна к купцу, спросил чернобородый.
А он и ответить ничего не может, потому как во дворе мешки с мукой рвутся в руках грузчиков, и сыплется белая крупчатка в грязь, и топчут ее ноги мужицкие… А из распахнутого амбара выползает весь в крови Иван Косых и, грозя ему в окно кулаком, кричит:
