Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская
— Я всегда беру ровно столько, сколько могу унести, мой Джебе, — невозмутимо заговорил старый монгол. — В отличие от тебя или храброго Бурундая. Разумеется, мой любимый Бату может отсечь мне голову, если сочтёт необходимым. Не думаю, однако, что моя голова ему больше не нужна. Если брать Суздаль, уйдёт четыре дня — один на штурм, три на потеху твоим славным воинам. Именно этих дней может нам не хватить. Что ты будешь делать, мой Джебе, когда коназ Горги прижмёт нас к стенам Владимира всей своей ратью?
— Приму встречный бой! У коназа Горги не так много сил, чтобы прижать нас!
— Не так уж много нужно сил, чтобы поймать кота, неосторожно залезшего в сапог, — насмешливо возразил Сыбудай. — Боя не будет, мой Джебе. Будет бойня.
Все снова замолчали.
— Твоя голова стоит всех наших, мой мудрый Сыбудай, — заговорил наконец Бату-хан. — Мы сегодня же начнём подготовку к штурму Владимира.
— Вот и они, Мстислав Георгиевич.
На высокой сторожевой башне было холодно, морозный ветер с завыванием гулял по смотровой площадке. Молодой князь Мстислав смотрел через узкую щель между козырьком кровли и стеной на растекающуюся вокруг города массу, напоминавшую отсюда муравьёв. Сколько тут их, силища какая…
— Слышь, Пётр Ослядюкович…Чего у них повозок никаких нету?
Воевода Пётр смотрел из-под руки, зорко отмечая порядок развёртывания вражеского войска.
— Передовые силы тут, летучие. Думаю, обозы завтра подойдут.
Воевода оглянулся по сторонам. На стенах густо стояли ратники, разглядывая сквозь бойницы полчища врагов, обступавшие город. Да, сила в городе имеется. Не зря собрали сюда всех Суздальцев, да и мужиков с окрестных сёл-весей. Восемнадцать тысяч с гаком бойцов, не шутка. Если стены устоят, никакой приступ не страшен — сбросят вниз, устелют вражьими трупами земляной вал пред стеной… Если устоят стены. А если не устоят?
Послышался скрип ступеней, и на верхнюю площадку по крутой лестнице выбрался князь Всеволод Георгиевич.
— Ну что там?
— Смотри, брат, — кивнул головой на смотровую щель Мстислав.
Всеволод, приникнув к щели, с бледным и злым лицом смотрел на монгольских всадников, с гиканьем скакавших на расстоянии в каких-то пятьсот шагов. Ближе к стенам они не подъезжали — степняки уже оценили дальнобойность тяжёлых урусских луков, и без нужды подставляться не собирались.
— Глянь, Пётр Ослядюкович. Вот и обоз ихний. А ты говорил, завтра…
Из лесу выезжали странного вида подводы: пара широких и низких колёсных повозок, нагруженных длинными брёвнами, так что концы брёвен лежали на разных повозках. Каждую такую подводу тащили по снегу восьмёрки лошадей, запряжённых попарно цугом.
— Это не весь обоз, княже. Это обоз осадный. Стенобитчики, стало быть…
Воевода оторвался от щели.
— Надо слать весть князю нашему Георгию Всеволодовичу, ребята. Дескать, прибыли наконец гости долгожданные. Какое сегодня число-то?
— Первое февраля уж.
— Ну вот… Готовьте письмо, я насчёт голубя распоряжусь пока.
— Смотрите! — вскрикнул вдруг Мстислав.
Прямо к воротам приближалась процессия из полусотни конных, ведущих на верёвках связанного простоволосого пленника в одних исподних штанах.
— Брат… — Всеволод глотал с трудом. — Брат, Владко…
— Эй, урусы! — чуть вперёд выехал невысокий чернявый человек на вороном коне. — Повелитель, великий и непобедимый Бату-хан говорит вам — нет худшего преступления, чем противится его воле! Этот молодой князь не захотел открыть ворота города Мускафы пред конём Повелителя, и вы сами видите, в каком он сейчас пребывает виде! Но Бату-хан добр. Если вы сей же час отворите ворота города, он не тронет ни вас, ни этого молодого князя. Более того, воины великого Бату-хана не тронут ни жителей города, ни их жён и детей, а возьмут лишь то, что и так по праву принадлежит Повелителю — десятую часть имущества. Подумайте! Вы все сохраните жизнь и свободу!
Толмач-глашатай замолк, давая русским время усвоить сказанное.
— Если же через полчаса не будет ответа, он будет наказан по всей строгости. И после того, как воины Повелителя войдут в ваш город, никто из жителей не будет вправе сетовать на свою судьбу. Время пошло!
Мстислав обернулся к брату и воеводе.
— Да что же это! Брате! Пётр Ослядюкович! Ведь выручать его надобно!
— Как?! — взорвался Всеволод.
— Вылазку сделать немедля! Сколько их тут, сотня? Порубить всех, Владку на коня и айда!
— Тихо, Мстиша, тихо, — подал голос воевода. — Нельзя, княже. Никак нельзя. На это, должно, и расчёт у поганых. Что не выдержим мы, отворим ворота. Так или иначе.
— Так что теперь?! — схватил воеводу за грудки Мстислав. — Ведь Владко там, понимаешь ты?!!
Воевода осторожно отцепил от себя руки младшего княжича, с трудом разжав сведённые судорогой пальцы.
— А тогда план поганых удастся. И его не спасём, и город погубим. Терпи, княже. Это война.
— Да ты… ты…
— А ну заткнись! — рявкнул Всеволод. — Воешь, как баба! Прав воевода, и ты сам это знаешь! Утихни и думай!
Мстислав враз осел, тяжело дыша.
— Прости, Пётр Ослядюкович.
— Пустое. Не о том говоришь.
Они вновь приникли к щели. Пленный князь Владимир уже не стоял на ногах, очевидно, промёрз. Его поддерживали на верёвках. А сбоку откуда-то выдвинулись два здоровенных бритоголовых степняка, неторопливо начали раскладывать походный горн, раздувать огонь.
— Братка… Всевол, его же огнём пытать хотят!
Воевода крякнул.
— Этого допустить нам не можно. Эй, Олекса!
— Тут я! — высунулся из люка ратник.
— Сергия Стрижа покличь.
Голова скрылась. Палачи уже раздули огонь и теперь калили в горне клещи.
Послышалась возня, и на башню взобрался длинный, на голову выше всех мужчина.
— Звали кто?
Воевода Пётр обернулся.
— Такое дело, Сергий. Взгляни вон.
Слегка нагнувшись, ратник посмотрел в щель.
— Княжич Владимир!
— Нельзя допустить, чтобы надругались над ним поганые, — воевода смотрел сурово. — Достанешь?
Ратник задумался.
— Трудно. Далеко очень. И потом, я так мыслю, попасть надо точно в сердце.
— Верно понял. Сможешь?
Ратник ещё подумал.
— Ветер стих. Можно попробовать.
— Не пробовать, сделать надо! — не выдержал Мстислав. — Неужто допустим, чтобы калёным железом пытали его?
Сергий ещё помолчал.
— Раз так, сделаю.
Он спустился вниз и спустя недолгое время возник на башне вновь, неся тул со стрелами и громадный, едва не в свой рост лук.
— Ну-ко, отойди, княже.
