История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства - Джон Джулиус Норвич
В 941 году в Константинополе, возможно, еще были живы старики, помнившие рассказы своих родителей об ужасном нападении варягов, случившемся 81 год назад. Однако с тех пор был пройден большой путь. Около 882 года викинг Олег захватил Киев и сделал его столицей своего нового государства. После смерти его сменил Игорь, сын Рюрика, ставший великим князем Киевским, и именно он в начале июня 941 года отправил против Византии огромную армаду кораблей. Когда Роман узнал об их приближении, сердце у него упало: армия располагалась далеко на восточной границе, а флот разделен между Средиземным и Черным морями. Быстро мобилизовать можно было лишь 15 жалких старых кораблей, которым давно полагалось лежать на свалке. Их до краев нагрузили греческим огнем и под командованием некоего Феофана отправили перекрывать северную оконечность Босфора. Феофан успел как раз вовремя: утром 11 июня на горизонте показался флот русов и сразу перешел в атаку.
Невозможно преувеличить роль греческого огня в византийской истории. Сарацины были слишком хорошо с ним знакомы, но для русов он оказался полной неожиданностью. Когда первый из их кораблей поглотило пламя, остальные резко развернулись, покинули вход в Босфор и поплыли на восток вдоль Черноморского побережья Вифинии, где массово высадились и учинили невообразимые злодеяния в отношении местного населения. Этот ужас продолжался много недель, однако стратег Армениакона Варда Фока поспешил туда с войском, набранным из местных рекрутов, и сдерживал грабежи в ожидании прибытия Куркуаса. Флот тоже был на подходе, и каждая новая эскадра по прибытии тут же вступала в бой. Вскоре защищаться пришлось уже русам; приближалась осень, и им следовало возвращаться домой. Однако было слишком поздно: византийский флот оказался между ними и открытым морем и медленно их окружал. В начале сентября они предприняли отчаянную попытку прорвать блокаду, но внезапно море вокруг них заполыхало. Корабли русов горели как спички, а их экипажи бросались за борт. Те, кому повезло больше, тонули под весом лат и оружия, остальных ждала смерть в залитой нефтью воде, которая пылала так же яростно, как и корабли. В Константинополе Феофана приветствовали как героя.
Прошло всего три года, и Игорь предпринял новую попытку, на этот раз подготовив десантную операцию. Однако Роман не собирался вступать в сражение, если этого можно избежать. Его послы встретили великого князя на Дунае и просто откупились от него. Следующей весной посольство русов прибыло для заключения политического и торгового договора, и в последующие четверть века отношения между Русью и Византией ничем не омрачались.
Иоанн Куркуас увел свою армию обратно на восток. К своему облегчению, он нашел все прежние позиции нетронутыми: его главный враг Саиф ад-Даула («Державный Меч»), эмир Мосула из династии Хамданидов, где-то задержался, и похоже, можно было продолжать прерванное наступление. Поздней осенью 942 года Куркуас после долгой и трудной кампании оказался в Эдессе. Этот город, сдавшийся мусульманам еще в 641 году, мог тем не менее похвастаться долгой и почтенной христианской традицией. Прежде всего он был известен двумя бесценными предметами: письмом Иисуса Христа и портретом Спасителя, чудесным образом отпечатавшимся на ткани (Эдесский убрус, или Спас Нерукотворный). Было известно, что оба предмета – подделки, однако легенды о них оказались очень живучими. Портрет особенно захватил воображение Куркуаса, и он вознамерился его добыть, предложив жителям Эдессы мир и возвращение всех пленных в обмен на это знаменитое изображение. Жители города сначала посоветовались с халифом, который дал им свое позволение, так как другого способа спасти город не было, и лишь после этого передали портрет Куркуасу. Он сразу торжественно отослал его в Константинополь, где у Золотых ворот портрет официально принял патриарх и три оставшихся в живых молодых соправителя, после чего его триумфально пронесли по улицам в храм Святой Софии.
Роман при этом не присутствовал. Ему уже было далеко за семьдесят, и он проводил больше времени с монахами, чем с министрами, постепенно утрачивая власть над государством и погружаясь в нездоровую религиозность. Его мучила совесть, так как троном он завладел при помощи вероломства и обмана, лишив власти законного императора и возвысив до ранга императоров собственных никчемных сыновей. Правда, Христофор подавал некоторые надежды, но двое младших братьев – Стефан и Константин – были печально известны своей распущенностью, а та готовность, с которой Роман уступал их требованиям, явно указывала на ухудшение его состояния. Практически единственным разумным поступком, совершенным им в эти печальные последние годы, стало новое завещание, в котором он подтверждал старшинство Константина Багрянородного, таким образом удалив от власти сыновей после своей смерти. Ошибкой было объявлять о своем решении публично: у его сыновей не осталось сомнений в том, что они должны действовать быстро, иначе все пропало. Если Константин станет главным правителем, на что им надеяться? На изгнание? Кастрацию? Ссылку? Худший исход тоже был вполне возможен; поэтому за пять дней до Рождества 944 года два молодых Лакапина и их сообщники пробрались в спальню отца. Он не сопротивлялся, когда его отвезли в маленькую гавань Буколеон и отправили на Принцевы острова. Там его обрили и заставили принять монашеский обет, чему он, вероятно, был только рад.
К тому времени, как сыновья Романа вернулись в Константинополь, в городе царило сильное волнение. Никто особо не думал о Романе; у всех на устах было имя Константина. Вскоре толпа разозленных и подозревающих неладное горожан собралась у ворот дворца. Люди согласились разойтись лишь после того, как молодой император показался в окне. Выяснилось то, о чем никто не подозревал: народ любил Константина. Он никогда не боролся за эту любовь – напротив, он намеренно оставался в тени. При этом он обладал огромным достоинством – законнорожденностью. Внук самого великого Василия, Багрянородный, он и только он был законным императором Византии. Лакапинов считали выскочками, и их так называемые подданные были сыты ими по горло.
Братья поняли, что просчитались, и повели себя единственно возможным образом – с большой неохотой официально признали Константина старшим императором. Это было ненадежное и неудобное партнерство, и, если бы застенчивого и мягкого Константина предоставили самому себе, он бы позволил этой ситуации затянуться надолго. Однако его жена Елена, дочь Романа, была совсем другим человеком. Она в течение двадцати пяти лет преданно защищала интересы своего мужа, борясь со своими родственниками, и теперь убеждала его действовать, пока еще есть время. 27 января
