Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев
— Наоборот. Весь мокрый. Вот в машине, наверное, замерзну.
— Не успеете. Лезьте в кузов. Я бы вас в кабинку посадил, да мне надо дорогу показывать. Машина чужая…
Сколько человек было в закрытом брезентом кузове, я в темноте определить не мог. По голосам можно было предположить — не меньше четырех. Я оперся спиной о кабину, а ногами о что-то твердое.
Некоторое время мы ехали по шоссе, затем кузов накренился набок, машина перевалила через кювет и запрыгала на ухабах. Я был в каком-то блаженном состоянии.
Вскоре наша машина остановилась и послышалась команда:
— Вылезайте, товарищи!
Спрыгнув на землю, я увидел среди степи одинокий самолет, почти слившийся с белым снегом.
— Быстрее в самолет! — раздался тот же голос. — А то погода час от часу все хуже.
Я поднял голову — с неба опять начала сыпаться мелкая пороша.
Через несколько минут я снова был в воздухе. В самолете было светло, тепло, уютно. Мягкие кресла покрыты парусиновыми чехлами. Меня угостили бутербродами с ветчиной, горячим чаем из термоса, преотличным «Беломорканалом».
Как быстро все изменилось! Какой-нибудь час назад я сидел во вражеском самолете, бок о бок с оккупантами, с гитлеровцами Гюбертом и Рихтером. Час назад мне жал руку матерый диверсант, фашистский волк Гюберт. А сейчас я обменивался рукопожатиями с товарищами, советскими разведчиками. Всегда — и в детстве, и в зрелые годы — я увлекался приключенческими книгами, зачитывался романами Жюля Верна, Майн Рида, Луи Буссенара, Фенимора Купера. Я тайно и явно завидовал подвигам смелых патриотов-героев, борцов за справедливость и свободу, мечтал о путешествиях и приключениях, но разве мог я думать, что подлинная жизнь бросит меня в такой водоворот борьбы, опасностей, приключений! Разве мог я думать, что стану участником таких необычайных событий!
С самолета я вновь попал в машину, из машины — в горячую ванну, а из ванны — за накрытый стол. Московская ночь была уже на исходе.
Распоряжался за столом майор Петрунин, тот, кто подобрал меня на шоссе, — широкобровый, скуластый и очень энергичный. Помогал ему маленький лейтенант с пушком на верхней губе, которого все звали Костей. Они были радушны, оказывали мне самое сердечное внимание, проявляли трогательную заботу.
За столом я почувствовал, что меня начинает пробирать мелкий озноб. Этого только не хватало! Неужели простудился или подхватил грипп? Я высказал свои опасения товарищам. Тотчас же Костя сбегал к квартирной хозяйке и возвратился с тремя таблетками кальцекса.
— Эту утром, — поучал он меня, выкладывая таблетки на стол, — эту в обед, а эту перед сном. И как рукой все снимет, товарищ майор!
Действительно, все как рукой сняло. По-видимому, озноб был вызван сильной нервной реакцией. Я встал здоровым.
В полдень меня принял полковник Решетов. Я увидел то же хмурое, суровое лицо, те же внимательные и как будто сердитые глаза. Он по-прежнему то и дело массировал свою поврежденную левую руку.
Встретил он меня приветливо: вышел из-за стола, обнял, довел до кресла и усадил.
Беседа затянулась часа на три.
Полковника интересовало буквально все, что происходило на Опытной станции. Я восстановил в памяти все события и изложил их последовательно, день за днем, перечислил всех обитателей станции, дал им характеристику, а затем отвечал на бесчисленные вопросы полковника.
— Вы уверены, что Габиш полковник? — спросил он.
— Конечно. Я видел его в форме полковника, и обращаются к нему все как к полковнику.
— Значит, русским языком он владеет сносно?
— Вразумительно. Может обходиться без переводчика.
— А Гюберт?
— Хорошо. Так же, как и своим, только с акцентом.
Полковник Решетов вставал, прохаживался по кабинету, вертел карандаш между пальцами, вглядывался в карту, висевшую на стене, и снова усаживался против меня в кресле. Он все время был в движении, в мыслях и ставил все новые вопросы.
— Значит, гауптман Гюберт — заядлый охотник? — спросил он.
Я подтвердил.
— Это интересно. Очень интересно! А кто из них — Габиш или Гюберт— посоветовал вам заинтересовать Саврасова деньгами?
Я ответил, что Гюберт.
— А как отнесся к этому Габиш?
— Он рассмеялся и сказал, что «это есть умно»!
— А какую цель преследовали вы, давая указание Кольчугину закрепиться на Опытной станции?
Я пояснил. Фома Филимонович, став необходимым спутником гауптмана в охоте, сможет упрочить свое положение и информировать Криворученко обо всем, что происходит на Опытной станции.
— Разве я поступил не так? — спросил я.
— Вы поступили совершенно правильно! — успокоил меня полковник. — Кольчугин, говорите, человек вполне надежный?
— Да. За него я могу поручиться.
— Ну хорошо, — сказал Решетов. — На сегодня довольно. Я полагаю, что пора послать гауптману Гюберту такую телеграмму… Пишите. — Он подал мне блокнот и карандаш. — «Саврасов месяц назад арестован присвоение крупных денежных сумм и подделку отчетных документов осужден десять лет». Как вы находите?
— Пилюля для них неожиданная и горькая…
— Что поделать, — усмехнулся Решетов. — Все равно придется глотать. Раз он так любит деньги…Не меньше, чем вы. — Мы рассмеялись. — Вы не кладите карандаш, пишите дальше: «Брызгалов из больницы выписался, веду розыски. Сообщите, как поступить радиостанцией». Вот так. Теперь все.
— Когда отправить эту телеграмму?
— Дней через десять — двенадцать после того, как вы уведомите Гюберта, что прибыли благополучно.
— Понимаю.
Полковник взял из моих рук блокнот, перечитал телеграмму вслух и заметил:
— Пожалуй, так будет правильно. Вы дали Саврасову телеграмму, а вам ответили, что его нет. Вы выехали или вылетели на место и разузнали все подробности. Времени вполне достаточно. Все коротко и предельно ясно. Для порядка порадуйте их кое-какой информацией. Ну, а этих ваших новых «друзей», шестерых железнодорожников, мы постараемся сегодня же устроить… О них можно будет сообщить дополнительно и
