Эдвард Уитмор - Синайский гобелен
Пресвитер Иоанн?
Да, да, конечно, в общем, вот какое дело. Когда-то я любил одну женщину, и она от меня ушла, но, ты понимаешь, я понял, что никогда уже не полюблю другую. Похоже, так уж мне суждено, а как быть с душой тогда? Что делать душе?
Просто продолжай любить ее.
По-моему, я этим и занимаюсь, но какой в этом смысл? Что дальше-то?
Он почувствовал пожатие хрупких пальцев, потом старик убрал руку. Хадж Гарун с серьезным видом встал на колени и взял его за плечи.
А ты еще молод, пресвитер Иоанн. Разве ты не видишь, что дальше ничего нет? Это и есть конец.
Но как же тогда все безнадежно.
Нет. Пока что у тебя мало веры, со временем она придет.
Вера, говоришь? Я с рождения верил, но за эти годы она лишь слабела, а не росла, а теперь и вовсе ушла.
Нет, такого не может случиться.
Но случилось же, она забрала ее.
Нет, она только дает веру, а не забирает.
О, Исусе, ты опять заговорил про Иерусалим. Я-то говорю о живой женщине из плоти и крови.
Я понимаю.
И что?
Вера никогда не умирает, пресвитер Иоанн. Если ты любишь женщину, ты ее когда-нибудь найдешь. За свою жизнь я повидал немало храмов, что строились вон там, на горе за долиной, и хотя все они уже рассыпались в прах, думаю, один остался и пребудет вовеки, храм самого первого царя этого города. Да, я боюсь, когда вспоминаю Смирну и думаю о том, что ждет нас завтра, но еще я знаю, что Мирный город Мелхиседека никогда не погибнет, потому что когда добрый царь Салима правил на той горе давным-давно, задолго до того, как Авраам пришел к нему за благословением и обзавелся на этой земле сыновьями Измаилом и Исааком, — задолго до этого Мелхиседек уже увидел свою добрую мечту, мою мечту, и таким образом дал ей вечную жизнь, без отца и матери, неизбывную, без начала и конца.
Ты о ком сейчас говоришь? О себе или о Мелхиседеке?
Хадж Гарун смущенно улыбнулся.
Я и он — это одно и то же.
Ну вот, опять у тебя все перемешалось.
Хадж Гарун засмеялся.
Ты так думаешь? Ну ладно, пошли обратно, она ждет нас.
Они стали спускаться с горы. Джо в темноте спотыкался и падал, а Хадж Гарун шел легко, словно парил над неровной тропинкой, по которой он ходил бесчисленное количество раз.
Долбаный вечный город, думал Джо, глядя на выраставшие перед ними стены. Блин, представить только, как он присматривает за ним на закате, притаившись на своей Масличной горе, в обличье нищего араба. Сидит, охраняет подступы, такой весь из себя бывший антиквар, старина Мелхиседек, первый и последний царь этого города на веки веков. Опасаясь погромов, Смирны, он все же пытается рассматривать вещи в перспективе, как сказал когда-то Стерн.
Сплошной дурдом, а не город. Идиотское время вырывается из-под контроля, как положено, все это никак не для трезвого христианина, которому надо плотно поесть не меньше трех раз в день, не поднимать тяжестей, а еще, может быть, и зарабатывать на стороне. А все же кто бы мог подумать, что наступит день и бедный мальчик с островов Аран будет беседовать в салимских сумерках с тем самым царем, который раздавал благословения задолго до того, как появились эти долбаные арабы и евреи с их долбаными проблемами?
Глава 19
Афины
О жизни богатой и пьяной вином дальних стран.
Когда Мод вновь поселилась в Афинах, в маленьком домике у моря, Стерн часто навещал ее. Откуда-нибудь приходила телеграмма, и через пару дней поутру она встречала на пирсе в Пирее его корабль, махала ему рукой, пытаясь перекричать общий гам и грохот сходней, а Стерн свешивался через поручни, спеша обнять ее, с полными руками гостинцев, грудой ярких бумажных пакетов, перевязанных десятками ленточек, правом развязывать которые обладал Бернини.
Сидя на полу в домике у моря, Бернини начинал разбираться со всей этой кучей подарков и, распаковав, внимательно осматривал каждое новое диво: амулеты и талисманы, книжки с картинками, арабскую накидку и головной убор, разборную модель пирамиды Хеопса во всех подробностях, с потайными ходами и сокровищницей.
Бернини хлопал в ладоши, Мод смеялась, а Стерн, не переведя дух, мчался на кухню, оглашая названия блюд, которые собирался приготовить на ужин: баранина по-арабски, рыба по-французски, изысканные печенья, овощи, приправленные острыми специями, и радужное заливное. Она помогала ему найти кастрюльки и сковородки и садилась в уголок, а он стучал ножом, нюхал, пробовал, придирчиво хмурясь, добавлял капельку этого и щепотку того, попутно бегло пересказывая случаи и анекдоты из Дамаска, Египта и Багдада, отвлекая Мод от рутины ее тихой в остальное время жизни.
Ближе к вечеру он открывал шампанское и икру, а потом они зажигали свечи в тесном садике, смакуя его чудесные блюда и слушая плеск волн, а Стерн продолжал оживлять застолье своими рассказами со всего света об экстравагантных костюмах, нелепых слухах, разыгрывал воображаемые диалоги, то увлекательные, то резкие и хриплые, вскакивая со стула, а иногда и вставая на него, он размахивал руками, улыбался, крался вдоль стен, жестикулировал и корчил смешные рожи, смеялся, барабаня пальцами по стакану, хохоча и размахивая цветком.
Приходил Бернини сказать спокойной ночи, и на некоторое время в садике воцарялась тишина, они сидели молча, наслаждаясь вечерним воздухом и коньяком, потом разговор постепенно возобновлялся, теперь уже вспоминались подробности то одного, то другого яркого эпизода из числа произошедших за эти месяцы; Стерн забрасывал невод воспоминаний все дальше и дальше во тьму, пока его усилиями весь мир, казалось, не собирался к ним на огонек.
Как-то уже за полночь он достал свои блокноты и показал ей тщательно составленные планы, расписанные в подробностях списки встреч, поставки и графики.
К концу лета, сказал он, безусловно, к концу лета. Просто должно получиться, и все.
Пометка здесь, на этой страничке, другая. Одна, две, три, четыре.
По порядку, черным по белому, он отмечал пальцем пункт за пунктом, от одного до двенадцати, от ста до бесконечности. До мелочей продуманные планы. Да, к концу лета непременно.
Потом они опять курили и открывали бутылки, под шипучие воспоминания и возвышенные чувства в мерцающем свете читали друг другу стихи, цитируя слова, в которых говорилось о страдании и благородстве, жизни богатой и пьяной вином дальних стран, и огонь свечей возвращал их на тот берег под звездами, где они смеялись, и плакали, и говорили всю ночь напролет, чтобы в конце ее обрести настоящее умиротворение в объятьях друг друга, в час столь поздний, что они уже не помнили, когда задули свечи и вернулись в дом; Мод уснула, едва успев добраться до спальни, а Стерн к тому времени уже похрапывал на своем диванчике.
