Богуслав Суйковский - Листья коки
Она добежала до невысокой ограды из собранных по полям камней, которая ограждала дорогу, и оперлась на нее, тяжело дыша. Глаза привыкли к темноте и уже различали близкую полосу тракта. Сквозь шум крови, пульсирующей в ушах, она услышала звуки шагов тяжело бегущего человека, его усталое дыхание. Потом увидела его силуэт.
Не помня себя, она бросила в ночь, в пространство:
— Синчи! О Синчи, говори!
Ей ответил чужой, хриплый от усталости, но радостный голос:
— Всем сообщает сапа-инка Манко, сын Уайны. Я возложил на голову повязку и священные перья. Слушайтесь приказаний сапа-инки Манко.
Она медленно поднималась в гору, терзаемая противоречивыми чувствами. Жаль, что это не Синчи, жаль, что ее мечта — несбыточная, глупая и странная — осталась только мечтой. И все-таки это известие доставило огромную радость. Есть новый сапа-инка, вновь торжествуют старые порядка и законы. Отец успокоится, перестанет бояться голода. Наверное, война кончится, а тогда, может… может, и Синчи возвратится на свой пост?
Глава тридцать седьмая
Синчи первый узнал старого товарища по сторожевому посту и, обрадованный, остановил его. Бирачи был смущен, держался подобострастно и беспокойно оглядывался по сторонам. Сначала он называл Синчи «великим господином», но наконец разговорился. Они присели на камнях, приготовленных для строительства нового храма, который предполагалось возвести в честь богини Луны, сестры и супруги Солнца.
Храм начали строить на берегу реки, сразу же за стенами города, однако после прихода испанцев работы были прерваны и не возобновлялись. Немного поодаль расположился лагерь гвардии сапа-инки, которую испанцы вывели за пределы города и окружили удвоенной охраной. Остальные отряды индейцев еще раньше отошли к Саксауаману.
Бирачи рассказывал подробно, видимо, он давно жаждал выговориться перед внимательным слушателем. Синчи жадно ловил каждое слово и, прерывая рассказчика, вновь и вновь расспрашивал его о подробностях.
— Сначала сигналы прекратились с севера и запада, а потом и с юга. В Юнии еще видны были дымы. Но дальше — ничего. Несмотря на это, часки продолжали терпеливо ждать на своих постах, и с продовольственных складов им по-прежнему выдавали чарки, кукурузу, чичу и листья коки; мы отдыхали, и у нас были спокойные ночи. Хорошо было.
Но потом пришли войска с вестью, что Уаскар — это сапа-инка, а инка Атауальпа — предатель. Таких вещей простому человеку никогда не понять. Ведь Атауальпа носил повязку и перья.
От этих войск бежали кто как сумел. В горы. А они пошли к Силустани, и там была страшная битва, но для того и существуют воины. Однако они начисто опустошили склады. Все. И когда воины отправились куда-то за горы Уайуач, начался голод. Крестьянам нечего было есть, не говоря уже о часки. Но все еще как-то держались. Некоторые ходили, — Бирачи понизил голос, как будто ему и сейчас было страшно говорить об этом, — на охоту. Убивали вигоней, гуанако. Приносили мясо. А в деревнях даже резали лам. Без разрешения. Да, трудно приходилось. Но ведь жить было нужно!
Потом пришла весть о смерти Атауальпы и о том, что сыном Солнца стал Тупак-Уальпа. И, наконец, последнее известие, что сапа-инки Тупака-Уальпы нет в живых, а повязку с перьями священной птицы носит теперь Манко, сын Уайны. Весть разослали по всем дорогам, хотя не раз приходилось очень трудно. Не везде уцелели часки. Случалось, что пустовали три-четыре поста подряд. Так, например, за Уаскараном, на одном из горных постов все часки погибли, они сидели на скамье мертвые. Умерли с голоду. На дороге к Силустани тот мост — знаешь, с которого перед началом большой охоты упал часки, — снова сорвался в пропасть. Под Кахатамбо…
— Ты был в Кахатамбо? — взволнованно прервал его Синчи.
— Но ведь в тех местах проходил наш путь. Я часто бывал там.
— Говори! Я знаю, что люди оттуда убежали, спасаясь от наступающих войск. Они возвратились?
— Да. Там царят голод и нищета, потому что осталось всего лишь несколько стариков. Остальных забрали в носильщики те войска, которые проходили первыми.
— А… а девушки?
— Девушки? Ну, их там было достаточно.
— Почему ты говоришь «было»? Опять куда-нибудь ушли?
— Нет. Не ушли. Не успели.
Синчи уловил что-то тревожное в интонации последней фразы и, подавив страшное предчувствие, коротко бросил:
— Говори все!
Бирачи принялся рассказывать гораздо медленнее.
— Казалось, все возвращается на свои места. Снова передавались приказы, снова бегали часки. Сын Солнца Манко взрыхлил золотой мотыгой священную землю у Золотого храма, подав знак, что пора сеять, потом разрешил уну-камайокам провести охоту и поделить мясо, потом разослал предупреждения всем, кто служил Атауальпе, чтоб они были послушны новому властелину. Потом приказал инкам и куракам выбрать молодых девушек для службы в храмах дев Солнца, потом… Нет, это уже было и повторялось снова и снова: приказ, чтобы слушались белых и отдавали им золото.
Но белые в уну Юнии еще не появлялись, и ими никто не интересовался. Пока они не пришли. Они появились неожиданно. Никто не предупредил об этом ни сигналом, ни известием. Они ехали на своих страшных больших ламах.
Их вел индеец в одежде белых, который говорил на двух языках. Они врывались в храмы, во дворцы, в резиденции камайоков и требовали золота, золота, золота. А девушек они сами хватали. Какая им приглянется.
— Они были и в Кахатамбо? — прервал потрясенный Синчи.
— Были. Ночевали там. Золота не нашли, но прихватили с собой нескольких девок. Я сам видел.
— Ты… ты не знаешь, как их звали? — усилием воли Синчи попытался овладеть собой, но все же не смог сдержать дрожи в голосе.
Бирачи не заметил или не понял причины его волнения.
— Не знаю. Я часки и не смотрю на девушек. Но если тебя это интересует, то они здесь.
— Кто? Девушки из Кахатамбо — в Куско? — Синчи вскочил, но тут же снова опустился на камень, словно окончательно обессилев.
— Да, здесь. Из Кахатамбо, Юнии, Чапаса, Уантаго. Белые отобрали и согнали сюда самых красивых. Я знаю, потому что они и мужчин забрали с собой, заставили нести награбленное. Меня тоже заставили, хотя я часки, а не носильщик, но до этого им нет дела. Так и я попал в Куско. Тут я сбежал от них, так как белые плохо нас охраняли. Я собирался вернуться в родные края, но один инка из тех, главных, сказал мне: «Держи топор наготове и жди». Дал мне топор, дает чарки и чичу. Вот я и жду. А ты, что ты сейчас делаешь, Синчи?
Ответа его Бирачи уже не услышал. С быстротой, на какую он только был способен, Синчи бросился к городским воротам.
