Владимир Прасолов - Золото Удерея

— Почему вы здесь живете? От людей в стороне.

Старец улыбнулся:

— Здесь мне думать никто не мешает. И я никому своими мыслями не мешаю. Все, пошли спать, сынок.

«Как там дела у Семена с Фролом?» — думал Федор, засыпая на скамье. Небольшая лампадка мягким светом освещала комнату. Этот огонек был живым, он светил то ярче, то замирал и казалось, вот-вот погаснет, оттого бревенчатые стены как будто дышали, то расширяясь, то смыкаясь. Федору казалось, что он и этот огонек — одно целое и этот свет уводит его все дальше и дальше, что этот свет он держит перед собой на ладони…

Ночь накрыла Ангару и ее притоки черным покрывалом. Затихла тайга, затаилась тысячами глаз, замерла под древними скалами и разлапистыми елями. Укрылась темнотой, как спасительным занавесом, но жила тихо и осторожно. Только летучие мыши, покинув сырые расщелины и дупла, рыскали в темноте, перечеркивая ночное пространство внезапно и пугающе. Им бояться нечего, сами страшные, хоть и безобидные твари.

— От напасть какая, откель их здеся столько? — ворчал Семен, скидывая с себя очередного летучего грызуна. Он сидел у костра в одной рубахе, помешивая в котелке варево. — Интересно, почему мыши на белое кидаются?

— Дак спят днем, потому по белу свету, видно, скучают… — пошутил Фрол.

— Не, вишь, какие они мерзкие? Красоты им Бог не дал и запрет на свет белый, видно, наложил, так они запрет-то и пытаются нарушить. Все, что запрещено, нарушить хочется. Сладок запретный плод, сладок…

— Это ты о чем, Семен?

— Да так, вообще о жизни.

Косых уже спал. Свалили усталость да бессонная прошлая ночь. Спал по-настоящему, без притворства.

— Стоянку охранять не надо. Ни одна зверюга не подойдет… — шутил Фрол.

Косых храпел мощно и протяжно.

— Слушай, Фрол, по-моему, сглупили мы, зря сюда его привели. Там надо было его додавить.

— Почему?

— Как думаешь, что завтра будет? Ну, приедет Никифоров со своими хлопцами, встретятся они, и что? Да, завалят они нас с тобой в этом лесу и дальше поедут Пахтина с приезжими кончать. Не верю я ему, задумал он что-то неладное.

— А как нам его заставить правду про Федора сказать, в убийстве признаться? Он же пообещал с Никифоровым поквитаться и тогда про Федора…

— Фрол, а что, если он Никифорова убить задумал? Завалит его, а мы, выходит, его подельники станем. О каком Федоре тогда забота будет? Самим кабы уцелеть!

— Мы ж рядом будем, как он его завалит… — с сомнением и неуверенно проговорил Фрол. — Однако прав ты, Семен. Вот что, ты оставайся здесь, стереги этого, а я поехал навстречу Пахтину, они, должно, уже недалеко на ночлег встали.

— Езжай, Фрол, постарайся скоро вернуться, чтоб этот не понял ничего.

— Добро.

Не прошло и двух часов, как Фрол вернулся. Семен подошел от костра, принимая коня.

— Ну чю, не нашел?

— Да рядом они, за сопкой, ниже по ручью, место такое неказистое, чё они там встали?

— Матане видней, где стоянку ставить, он же их ведет, ты на него не наскочил, случаем?

— Не, Пахтин с начальством выше стали, встретился я с ним, обсказал все про Федора, а он хохочет, это все, говорит, нам уже наперед известно. Не убивал Федор, потому как без шомполки своей в тайгу ушел. Сила Потапов с братом ему ее намедни, перед выходом экспедиции, принесли и рассказали все, что видели и слышали. Выходит, правильные их подозрения были, Косых повинен в убийстве. Так что пущай Федька по тайге не прячется, домой идет, снят с него сыск. — Фрол замолчал.

— Ну а дальше?

— А что дальше?

— Ну, про то, что мы Косых привели, и то, что на них нападение приготовлено?

— Не стал я про то сказывать. Нам что надо было, Федора спасти?

— Ну?

— Ну так все само собой разрешилось. Отдадим утром Пахтину Косых, и все. Пусть сам с ним разбирается, наше дело сторона. Не приучен я на людей доносить.

— Так рази это люди?

— Все одно, пусть сами разбираются. Да еще, я подумал, может, ты за дружков своих побитых сам ему бошку проломить захочешь?

Семен посмотрел Фролу прямо в глаза.

— Ты чё, Фрол, нетто ты так подумать мог?

— А чё, ты ж грозился!

— То ж в сердцах! Я…

— Шучу я… пошли спать, утром…

— Погоди, неладно это, душегуб Косых и смерти заслужил, но мы ему слово дали, что свидится он с Никифоровым перед тем. Нельзя слово-нарушить, нельзя.

— Да. Верно это. И что теперь?

— Отпустить его надо. Пускай идет сам по себе, раз мы в нем больше нужды не имеем. Пусть с подельником своим счеты сводит без нас, а мы к Пахтину завтра, присмотрим за Матаной. Ну и, ежели что, поможем ему.

— Отпустить?! Хорошая мысль, а кони?

— Дак коней же он нам подарил. Тут все по-честному, — улыбнулся Семен.

— Иди, уже светает, поднимай пленника, да пинка ему под зад, чтоб духу его здесь не было.

Семен пошел к костру, где в шалаше спал Косых. Через минуту его крик раздался:

— Фрол! Нету, ушел Косых, дыру в шалаше проделал и ушел.

— Когда?

— Ты приехал — он еще храпел. Видать, проснулся да разговор наш услышал.

— Не мог он услышать, мы тихо говорили.

— Что с того, ушел ведь гад.

— Ну, ушел так ушел, и мы поехали, собирайся, чё там у нас. Коня его отвяжи да оставь, может, найдет хозяина.

Только одну фразу расслышал Косых, когда проснулся:

— Отдадим утром Пахтину!

— От суки! И эти предали… — Косых вытащил нож, выбраться из шалаша было нетрудно…

Дорога, если это вообще можно было назвать дорогой, была ужасной. К концу первого дня пути Якова растрясло так, что он чувствовал себя окончательно разбитым. Это он настоял, чтобы как можно скорее остановились на ночевку. Вообще, все с самого начала пошло не так. Провозились с этим пьяницей, пришлось ночевать в какой-то вонючей конуре, уступив хорошую комнату Белоцветову. Потом в пути дважды отлетало колесо в пролетке, причем это сопровождалось длительным ремонтом под палящим солнцем и тучами комаров, не дававшими свободно дышать. Теперь, когда наконец, отдохнув от тряски, после плотного и довольно вкусного ужина он уже приготовился улечься на пуховик в своей палатке, его позвал Пахтин:

— Яков Васильевич, опять беда! Поручику не доложил пока, не знаю, что и делать.

— Что случилось?

— Мастер опять мертвецки пьян.

— Как это? Кто ему дал водки?

— Никто не давал. Ее и нет ни у кого. Только в нашем провианте, но там все цело. Выходит, он ее с собой припас, а мы проглядели. Думаю, может, до утра проспится. Вот угораздило нас с этим Глотовым!

— Где этот негодяй?! — взорвался Спиринский.

— В телеге дрыхнет, где еще.