Александр Дюма - Графиня де Монсоро. Том 2
– Прошу прощения, – обратился он к королеве и, утерев усы, швырнул салфетку на кресло, – но это дела государственные, женщин они не касаются.
– Да, – сказал Шико басом, – это дела государственные.
Королева хотела встать из-за стола, чтобы уйти и не мешать королю.
– Нет, сударыня, – остановил ее Генрих, – не вставайте, пожалуйста, я пройду к себе в кабинет.
– О государь, – сказала королева с той нежной заботой, которую она всегда проявляла к своему неблагодарному супругу, – только не гневайтесь, прошу вас.
– На то божья воля, – ответил Генрих, не замечая лукавого вида, с которым Шико крутил свой ус.
Генрих поспешно направился из комнаты, Шико последовал за ним.
Как только они вышли, Генрих взволнованно спросил:
– Зачем он сюда пожаловал, этот изменник?
– Кто знает! – ответил Шико.
– Я уверен, он явился как представитель штатов Анжу. Он явился как посол моего брата. Обычный путь мятежников: эти бунтовщики ловят в неспокойной, мутной воде всякие блага – подло, но зато выгодно. Поначалу временные и непрочные, эти блага постепенно закрепляются за ними основательно и навеки. Сен-Люк учуял мятеж и использовал его как охранную грамоту, чтобы явиться сюда оскорблять меня.
– Кто знает? – сказал Шико.
Король взглянул на этого лаконичного господина.
– Не исключено также, – сказал Генрих, продолжая идти по галереям неровным шагом, выдававшим его волнение, – не исключено также, что он явился требовать у меня восстановления прав на свои земли, с которых я все это время удерживал доходы. Может быть, это и не совсем законно с моей стороны, ведь он в конце концов не совершил никакого подсудного преступления, а?
– Кто знает? – повторил Шико.
– Ах, – воскликнул Генрих, – что ты все твердишь одно и то же, словно мой попугай, чтоб мне сдохнуть. Ты мне уже надоел с твоим бесконечным «кто знает?».
– Э! Смерть Христова! А ты думаешь, ты очень забавен со своими бесконечными вопросами?
– На вопросы надо хоть что-нибудь отвечать.
– А что ты хочешь, чтобы я тебе отвечал? Не принимаешь ли ты меня случайно за Рок древних греков? За Юпитера, Аполлона или за Манто? Смерть Христова, это ты меня выводишь из терпения своими глупыми предположениями.
– Господин Шико…
– Что, господин Генрих?
– Шико, друг мой, ты видишь, что я страдаю, и грубишь мне.
– Не страдайте, смерть Христова!
– Но ведь все изменяют мне.
– Кто знает, клянусь святым чревом, кто знает?
Генрих, теряясь в догадках, спустился в свой кабинет, где, при потрясающем известии о возвращении Сен-Люка, собрались уже все придворные, среди которых или, вернее, во главе которых блистал Крийон с горящим взором, красным носом и усами торчком, похожий на свирепого дога, рвущегося в драку.
Сен-Люк был там. Он видел повсюду угрожающие лица, слышал, как бурлит вокруг него возмущение, но не проявлял по этому поводу никакого беспокойства.
И странное дело! Он привел с собой жену и усадил ее на табурет возле барьера королевского ложа.
Уперев кулак в бедро, он прохаживался по комбате, отвечая любопытным и наглецам такими же взглядами, какими они смотрели на него.
Некоторые из придворных сгорали от желания толк-путь Сен-Люка локтем и сказать ему какую-нибудь дерзость, но из уважения к молодой женщине они держались в стороне и молчали. Посреди этой пустоты и безмолвия и шагал бывший фаворит.
Жанна, скромно закутанная в дорожный плащ, ждала.
Сен-Люк, гордо задрапировавшись в свой плащ, тоже ждал, и по его поведению чувствовалось, что он скорее напрашивается на вызов, чем боится его.
И, наконец, придворные ждали, в свой черед. Прежде чем бросить ему вызов, они хотели выяснить, зачем явился Сен-Люк сюда, ко двору. Каждый из них желал урвать себе частицу тех милостей, которыми раньше был осыпан этот бывший фаворит, и потому находил его присутствие здесь совершенно излишним, Одним словом, как вы видите, ожидание со всех сторон было весьма напряженным, когда появился король.
Генрих был возбужден и старался еще больше распалить себя: этот запыхавшийся вид в большинстве случаев и составляет то, что принято называть достоинством у особ королевской крови.
За Генрихом вошел Шико, храня на лице выражение спокойного величия, которое следовало бы иметь королю Франции, и прежде всего посмотрел, как держится Сен-Люк, с чего следовало бы начать Генриху III.
– А, сударь, вы здесь? – с ходу воскликнул король, не обращая внимания на присутствующих и напоминая этим быка испанских арен: вместо тысячной толпы он видит только колышущийся туман, а в радуге флагов различает лишь один красный цвет.
– Да, государь, – учтиво поклонившись, просто и скромно ответил Сен-Люк.
Этот ответ не тронул короля, это поведение, исполненное спокойствия и почтительности, не пробудило в его ослепленной душе чувства благоразумия и снисходительности, которые должно вызывать сочетание собственного достоинства и уважения к другим. Король продолжал, на остановившись:
– Говоря по правде, ваше появление в Лувре весьма удивляет меня.
При этом грубом выпаде вокруг короля и его фаворита воцарилась мертвая тишина.
Такая тишина наступает на месте поединка, когда встречаются два противника, чтобы решить спор, который может быть решен только кровью.
Сен-Люк первый нарушил ее.
– Государь, – сказал он с присущим ему изяществом и не выказывая ни малейшего волнения по поводу выходки короля, – что до меня, то я удивляюсь лишь одному: как могли вы при тех обстоятельствах, в которых находится ваше величество, не ожидать меня.
– Что вы этим хотите сказать, сударь? – спросил Генрих с подлинно королевской гордостью и вскинул голову, придав себе тот необычайно достойный вид, который он принимал в особо торжественных случаях.
– Государь, – ответил Сен-Люк, – вашему величеству грозит опасность.
– Опасность! – вскричали придворные.
– Да, господа; опасность, большая, настоящая, серьезная, такая опасность, когда король нуждается во всех преданных ему людях, от самых больших до самых маленьких. Убежденный в том, что при опасности, подобной той, о которой я предупреждаю, ничья помощь не может быть лишней, я пришел, чтобы сложить к ногам моего короля предложение своих скромных услуг.
– Ага! – произнес Шико. – Видишь, сын мой, я был прав, когда говорил: «Кто знает?»
Сначала Генрих III ничего не ответил: он смотрел на собравшихся. У всех был взволнованный и оскорбленный вид. Но вскоре король различил во взглядах придворных зависть, бушевавшую в сердцах большинства из них.
