Поль Махалин - Крестник Арамиса

Визитеры поклонились монарху в последний раз, и вдруг дворец огласил страшный душераздирающий крик.

Людовик вздрогнул, маркиза заволновалась, Арамис посмотрел на Элиона, тот ответил ему тревожным взглядом, а Вивиана, охваченная ужасом, задрожала.

Двери королевского кабинета отворились, и, презрев церемониал, оттолкнув Бриссака и Кавуа, герцог Бургундский бросился к деду.

Никогда, наверное, боль так страшно не искажала лицо человека. Всклокоченный, с распухшими глазами, мокрым от слез лицом, разрывая на себе одежду и колотя воздух руками, спотыкаясь и задыхаясь от рыданий, несчастный рухнул к ногам Людовика XIV:

— Умерла!.. Умерла, сир!.. Она умерла!..

Король вскочил.

— Умерла?.. Герцогиня?..

— Да, сир… Сейчас… В Медоне!..

На крик со всего дворца сбегались придворные. Галерея и приемная были переполнены, и толпа ринулась в растворенные двери прямо за герцогом. Бледные испуганные лица глядели на великого дофина. Принцесса никому не причиняла ни зла, ни боли. Ее любили все, и в эту скорбную минуту двор наполнился плачем.

Врачи, лечившие ее высочество, Фагон, Марешаль и Буден, вошли вслед за герцогом и, убитые горем, держались в уголке. Граф Тулузский и герцог дю Мэн тоже поспешили явиться. Первый, по натуре простой и добрый, растерянно озирался по сторонам и тяжело глотал слезы. Второй силился казаться огорченным, как того требовали обстоятельства.

Вивиана плакала, прижимаясь к плечу Элиона. У молодого капитана в глазах дрожали слезы. Арамис сказал потом, что не чувствовал такой скорби со смерти Портоса. Герцог Бургундский лежал распростертый, если можно так выразиться, у ног властелина. Людовик снова опустился в кресло.

— Сын мой, встаньте, — произнес он не своим голосом. — Принц должен уметь противостоять ударам судьбы. Я ведь тоже потерял любимого отца.

Мадам де Ментенон добавила:

— Ваше высочество, у вас дети. Поберегите себя для них.

— О мадам, — горестно ответил дофин, — их воспитают без меня. А мне больше нечего делать на этой земле.

— Ошибаетесь, сударь, вы должны царствовать, — возразил король сурово.

Принц тряхнул головой.

— Царствовать, сир… Вы же сами не верите, что я смогу пережить ту, за которую молил Бога, как никогда, ни за кого… Ту, которой в последнем поцелуе хотел вдохнуть свою жизнь и принять ее смерть. — И пророчески произнес: — Нет-нет, не пройдет и недели, как я буду лежать рядом с ней в могиле.

Дофин поднялся, пошел, шатаясь, и повалился в кресло.

Людовик нахмурил брови. Конечно, смерть этой милой женщины, к которой монарх был так привязан, которая была последней радостью, последним лучом солнца, гревшим старость властелина, разрывала его душу. И все-таки он был глубоко оскорблен тем, что кто-то мог сесть, не дожидаясь его приглашения. Хотя внук совершил это в приступе отчаяния, но все-таки гордый король был задет нарушением этикета. Однако он и сам почувствовал, насколько это раздражение неуместно.

— Ну так что, господа, — обратился монарх к врачам, — ваше искусство оказалось бессильным?

— Увы, сир! — ответил Фагон. — Странная природа недуга расстроила все наши усилия и привела науку в замешательство.

Марешаль не осмелился сознаться, что у изголовья больной все трое просто стали в тупик.

— Симптомы такие необычные…

— Одним словом, — заключил Буден, взволнованный до крайности, — только вскрытие может определить…

Герцог Бургундский остановил его свирепым взглядом.

— Пока я жив, никто не прикоснется к моей дорогой покойнице.

— А между тем, — возразила мадам де Ментенон, — в высшей степени важно знать, какая болезнь погубила бедную принцессу.

Людовик утвердительно кивнул. Арамис подошел к королю.

— Думаю, — тихо произнес он, — я могу сообщить вашему величеству сведения, которые его весьма заинтересуют.

— Вы, сударь?

— Да, сир, только…

— Только?..

Бывший мушкетер сказал шепотом:

— Чтобы я сделал это, оставьте здесь только родственников.

— Конечно, конечно. Я готов…

— Простите, — продолжал старый сеньор, — еще я хотел бы, чтобы ваше величество разрешили господину де ла Рейни присутствовать при этом сообщении.

— Где господин де ла Рейни? — возвысил голос монарх.

— Я здесь, сир, — ответил генерал-лейтенант, выходя из толпы придворных.

Король сделал ему знак подойти. Потом дал указание де Бриссаку закрыть двери и очистить приемную и галерею.

Монарх повернулся к герцогу д’Аламеде:

— Теперь говорите, сударь, мы слушаем вас очень внимательно.

Слушали действительно внимательно: герцог Бургундский буквально навис, да позволено нам будет так выразиться, над бывшим мушкетером, мадам де Ментенон и господин дю Мэн прятали беспокойство под видом пренебрежительной недоверчивости, остальные слушали в крайней степени любопытства, возбуждения и участия.

— Позволит ли мне ваше величество, — продолжал Арамис, — сначала коснуться тяжелых воспоминаний?

— Каких, сударь?

— Они касаются Генриетты Английской.

— Моей невестки?

— Помнит ли государь обстоятельства смерти несчастной принцессы?

Людовик вздрогнул.

— Почему вы задаете мне этот вопрос? — спросил он.

— Потому что таинственная болезнь, только что унесшая жену вашего внука, точно такая же, как та, которая — вот уже почти как тридцать два года — погубила мадам Генриетту.

— Яд! — прошептал государь, бледнея.

— Да, сир, яд.

— Вы полагаете?

— Не полагаю — я уверен. Уверен, что ее высочество умерла, вдохнув аромат подснежников, в день свадьбы господина де Жюссака. Уверен, что букет подвергся обработке ядом, подобно той, какой подверг флорентиец Рене пару перчаток, подаренных некогда матерью Карла IX матери Беарнца.

Мадам де Ментенон саркастически улыбнулась.

— Поистине, — сказала она, — господин д’Аламеда на все руки мастер: вчера военный и дипломат, сегодня ученый-химик…

— Что же вы хотите, мадам? — невозмутимо ответил Арамис. — Глава Общества Иисуса должен быть знаком с ядами, если не желает вслед за своими предшественниками присоединиться к праотцам раньше времени.

Откровение старого сеньора, казалось, поразило Людовика. Наступила тревожная тишина. Господин дю Мэн первый нарушил ее.

— Но кому нужно было, — произнес он вкрадчивым голосом, — избавиться от несчастной герцогини?

Дофин, погруженный в свое горе, вдруг поднял голову.

— Кому? — подхватил несчастный муж. — Не знаю… Но я знаю, от кого прибыли цветы смерти!..