Наталья Павлищева - Кровь и пепел
Господи, куда меня еще занесло?! Мало мне было тринадцатого века, что ли?!
Выбравшись из-под навалившихся на меня мертвецов и трясясь от ужаса, привалилась к стене. Голова кружилась, ноги не держали, зубы стучали. Попыталась сообразить, где это я и что вообще происходит. Невыносимо воняло паленой шерстью и горелым мясом, было почти темно и невыносимо страшно. Перебирая по стене, к которой привалилась, руками, стала пробираться в сторону, пытаясь найти хоть какой-то выход из этого склепа. Где я?!
И вдруг… из-за бревен, к которым я прижималась, донеслись гортанные голоса и чей-то женский визг, перешедший в хрип, явно предсмертный! Я замерла, в ужасе закрыв рот руками. Вмиг вспомнилось все.
Кирилл, загораживая меня от удара ордынца, толкнул назад и вниз, я полетела во внутреннюю часть стены между бревнами, где был оставлен проход, упала на кого-то, а сверху повалился сам Кирилл, кажется, с отрубленной рукой… Дальше не помню. Получалось, что и подо мной, и надо мной погибшие рязанцы со стены, я оказалась просто заваленной ими и чудом осталась жива. Пока жива, снаружи орудуют ордынцы, все еще убивая и поджигая город. Поэтому так жутко воняло.
Господи! Они жгут Рязань! А как же мои Олена с Маней, Авдотья, остальные?! Еще миг – и я рванула бы на Николин двор, но тут совсем рядом за бревнами снова раздались голоса ордынцев, их смех и яростный лай, тоже перешедший в предсмертный хрип.
Я невольно замерла, прижавшись к стене. Куда идти, если на каждом шагу эти твари?! Стоит им меня заметить, и я последую в лучшем случае за той женщиной, захлебнувшейся криком ужаса, а в худшем куда-нибудь на жертвенный костер в качестве рабыни павшего воина… Бревна внутреннего тына пригнаны плотно, но и через них можно заметить движение, я замерла. Сердце билось так, словно собиралось разнести не только грудную клетку, но и остатки стены тоже. Пришлось прижать руку к груди, чтобы его биение не услышали снаружи… И дыхание задержать.
Сколько времени прошло, не знаю, но голоса наконец стихли, видно, возле этой части стены не нашлось ничего интересного, ничего, что еще можно было бы ограбить, и никого, чтобы убить или сжечь. Я осталась жива, меня не заметили. А что дальше?
Но теперь доминировала именно эта мысль: я осталась жива. Я жива после всего кошмара боя на стене, после падения с высоты стены внутрь, после явно не одного часа лежания под трупами… Я жива, а тысячи других погибли… Кирилл заслонил меня собой и был зарублен, а я жива…
Подняв голову, увидела место, с которого падала, там большущий камень из пороки проломил помост. Слабый свет затухающего дня почти не пробивался внутрь, но глаза уже привыкли, а голова приобрела хоть какую-то способность соображать. Может, выжил еще кто-то из упавших? Я бросилась к горе тел, из-под которой только что выбралась, и принялась ощупывать руки, ноги, что попадалось. Если бы мне кто-то совсем недавно сказал, что я могу вот так деловито ощупывать мертвецов, сочла бы это идиотской шуткой, но оказалось – могла. Касалась мертвых пальцев, совсем не боясь, что они меня схватят, только надеясь, что хоть одна рука или нога дернется в ответ. Жутко стало, только когда чья-то кисть отделилась и осталась у меня в руке. Пришлось немного посидеть, переводя дыхание.
Но среди тех, кто валялся вокруг, не нашлось ни одного живого, все тела были ледяными. Я невесело усмехнулась: умерли все, осталась одна Настя…
Бездумно посидела, пока не начала промерзать. Из-за бревен все еще доносились крики, рев пламени, пожирающего дома Рязани, визг и грохот. Сознание медленно захватывала главная мысль: я жива. Меня не заметили, значит, если пересидеть, пока татары будут жечь город, после их ухода можно выбраться наружу, дождаться прихода князя Ингваря Игоревича (кажется, он будет хоронить погибших) и попросить его отправить меня в Козельск. В Козельск я готова идти и пешком, ползти, но помнила, что это десять дней санного пути через леса. Разве только Вятич все еще ждал меня в Михайловке. Едва ли, там уже тоже татары…
Мне не дойти, снова кружилась голова, видно, я все же получила сотрясение мозга при падении. Не держали ноги, сознание все чаще почти меркло, приходилось трясти головой, чтобы глаза снова начинали что-то видеть, а уши слышать. Но одно я соображала твердо: надо забиться в норку, затихнуть и переждать. Только не выдать себя и не замерзнуть… Кажется, я собрала на себя все, что нашлось теплого на лежавших вокруг людях. При этом не думалось о том, что они мертвы.
Наконец, зарывшись в кучу тряпья, я затихла, позволив себе просто отключиться. В таком полубессознательном состоянии, на грани умопомрачения я пробыла, видно, около суток, периодически открывая глаза, прислушиваясь и снова впадая в полузабытье, но было все равно, главное – выждать, пересидеть, пока эти твари уйдут, и бежать в Козельск! Рязань я уже не спасла, надо хотя бы предупредить козлян, чтобы успели уйти в лес, чтобы не повторился вот этот ужас. Но главное – вернуться домой. Если Анея может отправить меня обратно в Москву, то пусть отправляет. С меня хватит героизма защитницы древнерусских городов, хватит ужаса крови, смертей, страха… Я хочу в Москву двадцать первого века!
С этой мыслью я в очередной раз впала в забытье.
Очнувшись, услышала шорох. Первой мыслью, пока еще не выбралась из-под горы тряпья, под которым грелась, было: крыса. До смерти боюсь мышей и крыс! Как я умудрилась не завизжать, непонятно, скорее всего, голос все-таки сел. Хорошо, что не успела пошевелиться, уловив чье-то мычание, видно, человек напевал знакомый мотив. И голос гортанный, и мотив непривычный. Ордынец! Меня он пока не заметил, но стоило бы мне пошевелиться, и все кончено.
Как он попал внутрь стены – непонятно, но попал. И в его руках меч, а я безоружна и сильно ослабла. Но осторожно раздвинув свои тряпки, я увидела, что он роется в горе трупов, разбрасывая их, видно, в поиске дорогих вещей. Мгновение решило все, ордынец не успел обернуться, я бросилась на него сверху, со всей силы ударив по голове сцепленными кистями рук, больше у меня ничего не было. Этого хватило, чтобы татарин потерял равновесие и упал вниз лицом. Встать ему я уже не позволила. Даже если на помощь прибежит еще десяток, я убью хоть вот этого. Я била и била по его голове камнем, попавшим под руку, пока она не превратилась в кровавое месиво. Потом, обессилев, отвалилась в сторону и долго пыталась перевести дух.
Руки в крови, все вокруг тоже… Снаружи гудел костер, в который превратился весь город Рязань… рядом со мной гора трупов, одного из них только что убила я сама…
За стеной послышались какие-то особенные крики, словно всех созывали. Может, уходят? Я приникла глазом к щелочке. Отсюда было хорошо видно место перед Успенским собором, где сложен огромный костер. Понятно, эти сволочи будут сжигать своих «павших героев». Я горько усмехнулась: не подкинуть ли им еще одного, свеженького? Костер сложили огромный, дров не пожалели, чего их жалеть, вон, целый город лежит в развалинах. Но, видно, и сжигали многих, потому что на самый верх все носили и носили ордынцев.
