Михаил Голденков - Три льва
Как бы там ни было, а войско Речи Посполитой, не встречая по дороге особого сопротивления со стороны турок, к началу ноября достигло-таки холмистых берегов Днестра и окраин Хотина. И тут все поняли: слухи о большом войске, вероятно, и не слухи — перед городом был разбит большой табор на месте старого польского лагеря времен Хотинской битвы 1621 года. Лагерь был окружен достроенным турками валом, укрепленным шанцами. Судя по цветастым шатрам, внутри табора сидело до двадцати, не меньше, а то и больше, тысяч человек турецкого войска… Тут же зазвучали осторожные советы дождаться второй части войска, ведомой Потоцким…
Несколько дней прошло в молчаливом противостоянии двух армий. Солдаты Собесского копали в мерзлой земле шанцы, а сам коронный гетман засылал послов в лагерь турок с требованием сдачи. Старый упрямец Гусейн-паша лишь смеялся на все требования парламентеров.
— А вы попробуйте взять нас! Скорее Днестр потечет в другую сторону! — отвечал чванливый турок.
— Мы захватим вас одной-единственной атакой, — говорил Мыслишевский, парламентер со стажем, — послезавтра же начнем штурм поутру, и к вечеру лагерь будет наш…
Впрочем, Мыслишевский нарочно так говорил. Именно так — убедить турок, что посполитое войско собирается взять город одним-единственным генеральным штурмом, — решили Собесский и его штаб.
Глава 26 Битва
Кмитич вскочил в холодном поту, огляделся. Рядом на шкурах мирно спал Михал. Более в крытой повозке никого не было. Все было тихо. Кмитич отдышался и утер ладонью взмокший лоб. Михал зашевелился.
— Чего не спишь? — спросил сонным голосом.
— Сегодня случайно не пятница? — Кмитич обернулся на друга.
— Ну, если уже за полночь, то пятница. Спи. Завтра трудный день.
Кмитич снова лег, обдумывая странный сон. Ему приснилась Елена. Он смотрел на нее со дна ямы смертников, в которой сидел в заточении в Стамбуле. Она же заглядывала вниз, сидя на корточках у края, как тогда, когда сбрасывала вниз веревку и нож. Только сейчас, во сне, Елена держала веревку перед собой. На веревке было три узла.
— Ветер — твой союзник! Вызывай ветер! Ветер! — кричала Елена через чадру, закрывавшую ее лицо до самых глаз…
«Ветер — твой союзник… Ветер?» — Кмитич думал и не мог понять, что бы это значило. Но уже через несколько минут он, смертельно уставший за день, вновь провалился в глубокий сон…
* * *Перебежчики подтвердили, что у Гусейна-паши в лагере размещено до ста двадцати орудий, тогда как у Собесского их было всего пятьдесят. Общее число ратников у турок тоже оказалось внушительным — около тридцати тысяч, вместе с гарнизоном крепости и табором. Это сильно озадачило и Кмитича, и Собесского, и всех остальных. Теперь уже пришла очередь и Кмитича краснеть: прав все же оказался Яблоновский — теперь турок было и в самом деле больше: пехота Гусейна числом втрое превосходила гетманскую. Одних только янычар — отборных отчаянных воинов — стояло на валах и сидело за стенами Хотина более семнадцати тысяч. Но гетман не переставая повторял то, что сказал еще на совете Кмитич:
— Один наш солдат трех турок стоит, а нас с ними поровну…
— Подождем вторую половину войска Потоцкого, — советовали некоторые, но Собесский решил:
— Не, ждать не будем…
Армия спешно готовилась к осаде табора…
Начало Хотинской битвы
Кмитич, проезжая мимо бивака хохочущих казаков, остановился, прислушиваясь, о чем же там разговаривают эти непринужденные южане. А казаки слушали деда Богдана. Этому худенькому седому старичку было уже за семьдесят, но он также пришел освобождать Хотин и сжимал своими морщинистыми руками длинный мушкет. Несмотря на возраст дед Богдан был шустрым и веселым казачком, которого, похоже, абсолютно все любили за его оптимизм и уважали за его седины и нешуточный боевой опыт. Ну а историй дед Богдан знавал, словно целая библиотека. Сейчас дед вспоминал, как ровно пятьдесят лет назад турки уже были наголову разбиты в Хотине. Кмитич заинтересовался и даже слез с коня, тихо пристроившись около казаков, слушая рассказ деда Богдана.
— Поляки, как и сейчас, на турок нашими силами двинули. Если бы не мы, казаки, то не разбили бы султана! — вещал дед Богдан, с важным видом пыхтя дымящейся люлькой, — мне в ту пору двадцать годков всего было, а помню все как сейчас! Во сеча была, хлопцы! Турок было видимо-невидимо! Но наш атаман Сагайдачный, царствие ему небесное, тоже не прост был. Мы бились малым числом, да с умением. Тремя шеренгами, сидя, лежа и стоя стреляли в турка. А он на нас на боевых слонах! — и дед, отложив люльку, растянул руки в стороны, словно хвастаясь вчерашним уловом в Днестре.
— Слоны? — переспросил кто-то из казаков. — А их же не забить из мушкета? Они же того, толсты как броня. А, дед Богдан, верно ли?
— Верно, — кивал седым оселедцем старый казак, — их в глаз только можно ранить! Но поди попади ты ему в глаз! Тут из пушек надо их валить! Но каким бы толстокожим и непрошибаемым ни был слон, а все же скотина скотиной, должен вам сказать. Не убить, так напугать можно, как любую корову аль быка. И вот мы схватили кто факел, кто палки, кто из пистолета вверх стрелять принялся, и давай орать на этих слонов. Они, бедняги, перепугались, развернулись, да и к своим тикать обратно стали. Ха-ха-ха!
Казаки вновь рассмеялись.
— Но не одними слонами сильны были турки, — продолжал дед, как только все посмеялись вдоволь, — я даже день запомнил, хлопцы: 25-го октября! Мы в тот кровавый день одиннадцать атак янычар выдержали на свои позиции. Басурмане потеряли пять тыщ за день! — и дед растопырил свою бурую потертую пятерню…
— Особенно страшная сеча была у палатки султана, — повествовал далее старый казак Богдан, — здесь так рубились мы с турком, хлопцы мои, поднялась такая страшная сеча, которой трудно и поверить, а турки не выдержали и, прикрыв своего султана, поспешно отступили, оставив на поле боя горы трупов…
— А ты как выживал все время, а, дед? — спросил кто-то. — Вот ты говоришь, что чуть ли не всегда впереди был, да вот только всех своих схоронил товарищей, а сам целый! Не привираешь ли?
Но Богдан совсем не обиделся на ехидный вопрос. Он словно ждал его.
— Вот что меня спасало, — заулыбавшись щербатым ртом, дед показал корявым пальцем на круглую серьгу в ухе, — сие кольцо, как вы ведаете, означало и сейчас означает, что ты единственный у бати с мати сын! Меня по этому кольцу казачки всегда узнавали и берегли, пока молод был. Я хвастать не буду, но наперед всегда лез, как ошалелый. Всегда до жаркой свалки охоч был. Я меня — цап за зад, да назад!
