Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада
— Куда ж это была дорога? спросил Петро.
— В Черногорию, бгатику! отвечал Черевань. Исполнил таки свое слово Кирило Тур, что все бывало хвалился Черногорией. За вечерею он все мне рассказал. Напились так вражьи запорожцы, что и повалились покотом на траве в саду. Я думал, завтра еще будут у меня похмеляться; встаю утром, а их и след простыл. Такой народ! Так говорил мне вот что Кирило Тур за вечерею: «Я, говорит, всеми силами старался направить еще в Сечи своих братчиков на добрую дорогу; но что ж, когда Иванцу сам чёрт помогает? Уже я чего не делал, на какие хитрости не поднимался! Ничто не помогло. Тогда, говорит, вижу, что все идет к чёрту, и о ста головах не выдумаешь Сомку помощи, махнул рукою да и бросил навеки Запорожье, чтоб ничего не видеть и не слышать. Хотел, говорит, было, помолившись в Киеве Богу, бросить совсем Украину, так тут нечистый подсунул вашу кралю... Теперь уже, говорит, пойте Сомку вечную память: не сегодня, так завтра ему от Иванца аминь». И, поверишь ли, бгатику? Когда рассказывал он про Сомка, то будто и усмехается, а слеза в ложку только кап!
— Как же он оставил сестру и мать?
— Мы и про них у него расспрашивали, сказала Череваниха, и журили его, как таки оставить их сиротами навеки? Так говорит: «Что казаку мать да сестра? Война с неверными — наша мать, а булатная сабля — наша сестра! Оставил я, говорит, им на прожитье денег, будет с них, пока живы, а запорожца создал Господь не для баб!» Такой причудник!
В таких разговорах бежали незаметно часы и минуты. Само собою разумеется, что Петро не позабыл осведомиться и о Василе Невольнике. Ему отвечали, что он уехал в город на рынок и будет к обеду.
Действительно, перед обедом Василь Невольник показался в саду на дорожке, ведя за собою Божьего Человека. Радости его выразить невозможно: со всех сторон он заходил к Петру, расставив врозь руки, пожимал плечами, и, казалось, глазам своим не верил. А Божий Человек только усмехался, ощупывая Петра.
Говор зашумел тогда еще веселее. Леся звенела своим голоском, обращаясь беспрестанно к гостю свободно, как к родному брату.
После обеда Божий Человек услаждал все общество своими песнями; когда ж начал сбираться в бесконечную свою дорогу, Петро положил ему мешок золота за пазуху, на выкуп невольников, за упокой души своего пан-отца.
— Грустно мне, сказал Петро Божьему Человеку, что в свете злодей панует, а добрым людям за труды и за горести нет никакой награды!
— Не говори так, сынку, отвечал Божий Человек. Всякому на свете своя кара и своя награда.
— Отчего ж Иванец торжествует, а Сомко и мой пан-отец выпили горькую?
— Иванца Бог грехом уже покарал [106]. А праведному человеку какой награды желать в этом мире? Гетманства, богатства, или торжества над врагом? Только дети гоняются за такими цацками; кто ж хоть немного вышел из ребячества, тот ищет своей душе иного блага... Нет, говоришь, награды! За что награды? За то, что у меня душа лучше, нежели у тысячи моих ближних? А в этом разве мало милости Божией? Мало милости, что моя душа смеет и возможет то, чего другому не придет и в голову? Иной еще скажет, что такой человек, как твой покойный отец, гоняется за славою! Суета сует! Слава нужна миру, а не тому, кто славен. Мир пускай учится добру, слушая, как жертвовали жизнью за общее благо; а славному слава у Бога!
Сказавши это, Божий Человек замолчал и склонил задумчиво голову. И все слушатели призадумались от его слова. Потом повесил через плечо бандуру, поклонился на три стороны и ушел из хаты. Василь Невольник проводил его до самой Паволочской дороги.
А Петро остался у Череваня, как в собственной семье своей. Черевань заменил ему отца, а Череваниха стала для него родною матерью. О Лесе хоть и не говорить уже. Лишним также было бы рассказывать и о том, что через несколько месяцев стали в Хмарище думать о свадьбе, и не успела наступить весна, не успели по-прежнему расцвести вишни и цветы в саду, а уже Петро и Леся были обвенчаны.
Таким образом вся буря смутной тогдашней годины прошла для них, как во сне. Так иногда разразится над цветущею природою сокрушительная гроза; грохочет гром, бушует ветер; буря ломает деревья, исторгает с корнями дубы и березы: но чему суждено расти и цвести, то все уцелеет и будет красоваться весело и пышно, как будто никогда и грозы не видало.
Примечания
1
Разумею слова, составляющие красоту а не безобразие языка, — слова, которыми любят выражаться наши народные песни и поэты, а не те, которые случается слышать от людей, носящих на себе иногда очень грустные отпечатки чуждой национальности.
2
Укажу на некоторые места в рассказе Основьяненка Солдатский Портрет, на те сочинения Гребенки, в которых являются действующими лицами Великороссияне, и наконец на самые «Мертвые Души» Гоголя, в которых русские мужики изображены, по моему, карикатурно-верно, но далеко неудовлетворительно со стороны глубокой внутренней связи, какая должна существовать между писателем и народом.
3
См. Несколько слов о поэме Гоголя: «Мертвые Души», К. Аксакова. Москва, 1842 года, стр. 17 — 18.
4
См. «Авторскую Исповедь», в «Сочинениях и Письмах Гоголя» т. III, стр. 500.
5
Имена Шекспира, Байрона, Вальтера Скотта связывают в один народ Англичан и Шотландцев, рассеянных по всему свету. Имя Гоголя равно драгоценно для Великороссиянина и Малоросса. Русская литература, со времен Гоголя, сделалась родственнее для Малороссиян: они в ней увидели себя, в настоящем и прошедшем. С другой стороны Великороссияне, посредством сочинений Гоголя, как бы вновь узнали полюбили и приобрели душою Малороссию.
6
С удовольствием помещаем такой справедливый отзыв о г. Соловьеве, тем более, что читатели в этой же книге Р. Беседы найдут опровержение многих его ошибок. Изд.
7
Начало поэмы.
8
Паволочь — ныне местечко в Сквирском уезде Киевской губернии. В старину это был важный пункт на театре польско-украинских войн.
9
Так назывались лодки, на которых плавали Запорожцы по Черному морю.
10
Так назывались польские войска, которые консистовали, или стояли постоем, в украинских селах и городах.
