Фрэнк Йерби - Сарацинский клинок
– А как госпожа? – прошептал Пьетро.
– У нее все в порядке – насколько может быть все в порядке у дамы, которая беспредельно ненавидит своего мужа. Многие говорят, что поэтому у них нет детей…
Глаза Пьетро впились в лицо Руффио. Его глаза засверкали. Нет детей. Раз нет этой нити, связывающей ее с Энцио, то открываются почти безграничные возможности… Он внимательно изучал лицо Руффио.
– У тебя есть дела с кем-нибудь внутри замка?
Руффио встревожился. Потом затряс головой.
– Нет, господин, – сказал он. – И даже если бы у меня были такие дела, вы должны понимать, какая опасность грозит горожанину, когда он вмешивается в дела знатных людей…
– Я это понимаю, – заметил Пьетро. – Но мой посланец не будет иметь никакого отношения к моему плану. От него потребуется одно – передать подарок госпоже…
Руффио обдумал такой вариант.
– Джакопо, виноторговец, – в конце концов объявил он, – имеет дела с Роккабланкой. Господин Энцио много пьет. Говорят, что его любовь к вину может сравниться только с его страстью к золоту.
– Жадная свинья, да? – задумался Пьетро. – Это, похоже, открывает какие-то возможности…
– Да, господин. Это сир Энцио дал Абрахаму возможность спастись. Граф Алессандро никогда не освободил бы еврея – он ненавидит людей этого вероисповедания всем сердцем. А у сира Энцио эта ненависть быстро остывает при виде золота…
– Прекрасно, – объявил Пьетро. – Руффио, будь так добр, дай мне чернила, пергамент и побольше гусиных перьев.
– Чернила я могу вам принести, – сообщил Руффио. – Что касается перьев, то мне надо только выдернуть их из хвостов моих гусей. А вот пергамент дело другое. Его трудно найти, а когда уж найдешь, то он дьявольски дорог…
Пьетро полез за пояс и вытащил оттуда кошелек.
– Пошли мальчика, – сказал он, – пусть купит лист пергамента, хорошо очищенного, мягкого и без пятен.
– Как скажете, господин, – отозвался Руффио и с достоинством принял кошелек.
Ему было приятно оказать Пьетро честь. Другой мог бы позавидовать внезапному взлету сына Донати. Но не Руффио. Он сам начал карабкаться вверх и в душе лелеял надежду подняться еще выше. Зависть, вспомнил Пьетро, болезнь, порождаемая безнадежностью…
Лист пергамента, который принес младший сын Руффио, оказался слишком большим для целей Пьетро. Он присел к столу и отрезал кусок. Руффио стоял рядом с ним, очинял гусиные перья и расщеплял их кончики, чтобы лучше держались чернила. Руффио умел читать и писать. Он научился всему этому после того, как выкупил свою свободу у сеньора.
Пьетро сидел перед листом пергамента и хмурился. Он прекрасно знал, что хочет высказать, но не мог решить, на каком языке писать. Ио знает латынь, но ее знает и Энцио. Вульгарную латынь, без сомнения, могут прочитать оба. Пьетро проклял предубеждение, которое помешало ему выучить немецкий язык за время пребывания в этой стране. Ио говорила и читала на языке своих отцов, а Энцио не понимал на нем ни слова. Что же касается других языков, которые из любознательности выучил Пьетро, то ни Ио, ни Энцио их не знали.
В конце концов он вынужден был писать на языке, который Энцио мог понять. Это во много раз увеличивало опасность и обязывало передать послание совершенно тайно.
Тем не менее это надлежало проделать. Он склонился над листом пергамента и начал писать своим великолепным почерком на сладчайшем тосканском наречии, которое стекало с его пера музыкой и поэзией, так что читавший из-за спины Руффио вздохнул:
– Как это замечательно! Это должно размягчить даже каменное сердце, господин…
– Ты должен забыть эти слова, – очень серьезно произнес Пьетро.
– Я их уже забыл, господин, – отозвался Руффио.
Оставалась проблема – как передать это послание Ио. Пьетро встал и направился в находящуюся поблизости винную лавку Джакопо.
– Флягу твоего лучшего вина, – приказал он.
Бросив один-единственный взгляд на одежду Пьетро, Джакопо поспешил в погреб. Через мгновение он вернулся, неся каменную флягу, запотевшую от холода погреба.
– Вы только попробуйте, господин, – стал умолять он. – Один глоток, и господин поклянется, что даже в раю ангелы не наслаждаются таким нектаром, и…
– В этом нет нужды, – прервал его Пьетро. – Я не собираюсь пить это вино. Это подарок даме. Я хочу, чтобы ты передал его. Ты сам, Джакопо, а не кто-нибудь из твоих помощников. Ты меня понял?
– Да, господин, – пролепетал Джакопо.
– Отлично. Это вино для госпожи Иоланты Синискола. Я хочу, чтобы ты его передал ей в руки – не через какую-нибудь ее служанку. Вместе с вином передашь этот пергамент, который я привязываю к горлышку фляги. Если она соблаговолит ответить, принеси мне ответ на постоялый двор “Знак золотой цапли”, получишь за это сверх платы за вино.
– А также, если сир Энцио…
– Молчать! – прикрикнул Пьетро. – Ты много раз доставлял фляги в Роккабланку. Почему вдруг Энцио станет расспрашивать тебя?
– Но если он спросит, господин, – хныкал Джакопо. – Что я ему скажу?
– Что вино заказала госпожа. Она ведь иногда заказывает тебе вино?
– Довольно часто, – просиял Джакопо.
Действительно, вероятность того, что Энцио Синискола начнет расспрашивать его, была очень невелика. А если этот богатый молодой господин получит благоприятный для себя ответ, то кто потом взвесит кошелек, который он может швырнуть своему посыльному?
– Ладно, – сказал Пьетро. – Тогда отправляйся. А если ты при этом будешь думать о кошельке, который получишь по возвращении, то поторопишься. Я буду ждать тебя…
Был уже вечер, и Руффио у очага поворачивал на вертеле гуся на ужин. Рейнальдо и Уолдо, оруженосцы Пьетро, расправились с этим гусем, запивая его добрым вином Руффио, а Пьетро обнаружил, что не способен есть эту вкусно приготовленную птицу. Он не мог проглотить ни кусочка. Его желудок восставал при одной мысли о еде.
Они сидели в общей комнате постоялого двора Руффио. Хозяин отвел им лучший стол, но он был так далек от двери, что Пьетро приходилось вытягивать шею, чтобы видеть входящих. И с каждым разом он все более хмурился. Уже стемнело, а Джакопо не появлялся.
“О Господи, сын Святой Марии! – думал Пьетро. – Что могло задержать его?”
Он едва успел подумать об этом, как дверь открылась. Тихо. Очень тихо. Он встал.
Прислонясь к дверному косяку, на него смотрела Элайн Синискола.
Пьетро почувствовал, как что-то перевернулось у него внутри. Нечто, похожее на боль. Похожее на радость.
Она изменилась. Казалась выше ростом. Последний раз, когда он ее видел, закутанную в меха, в тот морозный день, когда ее дыхание поднималось струйками от лица, в ее глазах было…
