Роберт Линдон - Соколиная охота

Краем глаза я наблюдал, как он поднимался. Он вытащил лестницу. Я думал, что в присутствии солдат он закроет крышку лаза, но он этого не сделал. Стражник оставил лестницу так, что ее край торчал над лазом, а потом чуть отодвинул ее в сторону ногой. Ясно было, что ее край находится не далее одного-двух футов от люка.

Теперь нужно рассказать, как лестница была устроена. Длиной около двадцати пяти футов, она представляла собой брус толщиной в шесть или семь дюймов, с отверстиями, в которые были вставлены перекладины-ступеньки. Как только я услышал, что затворы двери с грохотом стали на свои места, я принялся резать свою подстилку на полосы осколком камня. Только далеко за полдень я связал из них веревку достаточно длинную, чтобы она выходила за край лаза. К одному концу я привязал камень.

— Вы рассчитывали захлестнуть веревку на лестнице и стащить ее вниз, — догадался Геро.

— Не совсем так. Лестница была достаточно тяжелая, а лаз слишком мал, чтобы стащить ее вниз. Я надеялся, что мне удастся подтянуть ее к люку и использовать в качестве перекладины. Что ж, я предпринял, наверное, сотню попыток. Большая часть бросков вообще не пришлась на люк. Несколько раз камень падал мне на голову. Не забывай, каким ослабленным я был тогда и что мне нужно было попасть в квадрат со стороной не более двух футов, — и это при слабом освещении. Только несколько раз камень, стукнувшись о лестницу, отскакивал в сторону. И всего раз мне удалось закинуть камень за нее, но как только я потянул, веревка соскочила. Шею и спину ломило от бесконечных усилий. Я почти обрадовался, когда наступившая темнота положила им конец. Совершенно вымотанный, я сел на пол, прислонившись спиной к стене. Я уже два дня ничего не ел, и меня трясло от холода. И зимой, и летом в моей яме было холодно, как в могиле. Всю эту ночь я не спал, понимая, что она последняя в моей жизни, и на меня снизошел какой-то покой. Конец был уже близко, и я был даже рад ему. В этом смиренном настроении меня застало утро, очертившее тусклым светом квадрат выхода.

Пожав плечами, Валлон продолжил:

— Даже не помню своего последнего броска. Только потянув однажды за веревку, я выяснил, что она крепко держится. Я подергал за нее, все еще не доверяясь рождающейся надежде. Веревка не освободилась. Я повис на ней всем своим весом. Лестница немного проползла и остановилась неподвижно, застопорившись над лазом. Вновь убедившись в прочности зацепления, я уселся под стеной камеры, глядя на веревку. Теперь, когда у меня появился шанс, я не решался им воспользоваться.

Было уже позднее утро, когда я заставил себя встать и взяться за веревку. Первая попытка привела лишь к тому, что я едва смог оторваться от земли. Я пробовал еще и еще, но каждый раз терпел неудачу. Я начал злиться на себя. Каждая потраченная впустую секунда приближала приход моего надзирателя. Я твердил себе, что другой возможности у меня уже не будет, что если я не сбегу сейчас, то жить мне осталось всего несколько дней. Опять схватившись за веревку, я смог подняться на два или три фута, прежде чем меня покинули силы. Я висел, ухватившись за узел, пока не почувствовал, что могу продолжать. Таким образом, дюйм за дюймом, фут за футом я добрался до верха.

Геро радостно хлопнул в ладони.

— Я вылез в помещение над моей камерой. Его освещало маленькое узкое оконце, находившееся высоко под потолком. Затем я поднялся по ступеням, ведущим к двери. Она была заперта. Я приложил к ней ухо, но ничего не смог услышать. Я ждал на верхней ступени и едва не уснул, как вдруг в замке повернулся ключ. Я сжался сбоку от двери. Загремели засовы, и тюремщик вошел.

— И вы убили его.

— Его смерть была быстрой. Намного быстрее той, что он принял бы в наказание от эмира. Я взял его меч и нож, столкнул его в камеру и закрыл крышку люка. Потом я вышел и запер за собой дверь. Помещение, в котором я очутился, представляло собой склад, полный вина, зерна и масла. В дальней его стене были массивные ворота, в одной из створок которых я увидел приоткрытую калитку. Я не видел солнца почти год, и яркий свет тут же меня ослепил. Когда мои глаза привыкли к свету, я увидел перед собой довольно оживленный внутренний двор. День выдался безоблачным. По моим подсчетам, было начало сентября, но, как оказалось позже, это были первые числа октября.

Двое крестьян, ведущих мулов, подошли к воротам. Перед воротами, внутри склада, стояла телега, нагруженная винными боч-ками. Постучав по клепке, я обнаружил, что они порожние. Прежде чем крестьяне вошли, я успел влезть в одну из них и закрыть себя сверху крышкой.

Они не спешили отправляться. Когда наконец я услышал, что они начали запрягать мулов, к ним подошел солдат.

— Ясин у франка? — спросил он их, очевидно имея в виду моего стражника.

Я не услышал ответа, но, видимо, он последовал, поскольку далее солдат сказал:

— Странно, я видел, как он шел сюда после утреннего намаза.

Затем я услышал, как солдат пошел вглубь склада. Его шаги стихли, и воцарилась ужасная тишина, которая, как я ожидал, вот-вот прервется криками тревоги. Но вместо этого я услышал, как он, вернувшись быстрым шагом, произнес:

— Когда Ясин появится, передайте ему, что его хочет видеть начальник охраны.

— Мы сейчас отправляемся, — ответил ему один из погонщиков. — Мы бы уже уехали, если бы не задерживался сопровождающий.

Мне пришлось пережить еще одно мучительное ожидание, пока не появился этот человек. Он был верхом. Погонщики взлезли на телегу и выехали во двор. У ворот они остановились, и караульный спросил, куда они направляются.

— В Пеньяфлор за вином, — ответил ему сопровождающий.

Я знал это место. Деревушка Пеньяфлор располагалась в десяти милях к северу от Сарагосы. Телега тронулась и покатилась вниз по дороге от крепости. Когда мы прилично отъехали, я чуть приподнял крышку, чтобы выглянуть. У меня не было возможности бежать: дорога была достаточно оживленной, а я был настолько слаб, что не сделал бы и десятка шагов, прежде чем меня настиг бы сопровождающий. Мы проехали Сарагосу и продолжили путь на север. К этому времени я уже не сомневался, что мавры обнаружили мое исчезновение. Стража скоро выяснит, каким образом я покинул замок, и всадники, не жалея лошадей, помчатся за мной в погоню. С каждой милей неизбежность поимки возрастала, но, несмотря на то что дорога была безлюдна, я не решался на побег, ибо был слишком обессилен тюремным заключением.

Наконец мы остановились. Я услышал, как погонщики кого-то позвали и слезли с телеги. Чуть позже пришел мальчик и принес мулам воды и корма. А потом стало совсем тихо. Я поднял крышку своей бочки. Было уже далеко за полдень, и первое, что я увидел, — это склон холма, покрытый виноградниками. С другой стороны находился крестьянский дом, возле него стояла привязанная лошадь сопровождающего. Двое малышей возились в пыли. Их окликнул женский голос, и они убежали в дом. Я вылез из бочки. Ноги затекли от долгого неудобного сидения, и я мешком свалился с телеги. С трудом я дотащился до виноградника. Когда ноги вновь обрели способность держать меня, я пошел вверх по склону.