Магистр ордена Святого Грааля - Эжен Дени
Но чуда не было. Из-под воды на него смотрели с мертвого лица застывшие бельма, точно взывая к мщению.
Несмотря на холод, сковавший тело, лицо у монашка сделалось горячее — слезы текли по щекам. Он вспомнил, как отец Уриил выкупил его у злобной старухи, дравшей розгами каждый день, как обучил грамоте и премудростям своего ордена, как наполнил душу благоговением к тайне, а разум — осознанием смысла бытия. Как он читал великому слепцу перед сном газеты, как тот обучил всем тайным премудростям — от сбивающей балки над дверью до снотворного зелья, коим поливают труп; провел его в этом же подвале через обряд посвящения в орден, как во время этого обряда он из никому не нужного горького сироты Прошки стал братом ордена с загадочным ангельским именем Озоил — именем, от которого точно крылья обрелись за спиною.
Неужели, неужели все это так и закончилось тут, в залитом водой подвале, в этой ледяной тьме, и его никому не нужная жизнь вернется в свое никому не нужное русло?..
Он высветил фонарем латинскую надпись на стене. Латынь они еще только начали постигать с отцом Уриилом, но он знал, что эта надпись гласит: «Слава избравшим орден сей, достойным потому благодати Божьей». И имена. Вот и его — второе по счету. И вовсе не Прошка он тут, а заслуживший благодать Божью крылатый ангел Озоил!
«Когда-нибудь, после моей кончины, ты сменишь меня, послушник Озоил», — говорил когда-то великий слепец.
Вот она, его смерть, смотрит на тебя, брат Озоил, своими белыми бельмами…
А значит…
Значит, то самое время и пришло! И значит, никогда не умереть делу почившего магистра. Не кто иной, как он, Прошка, не допустит этого!..
Только не Прошка вовсе, даже не Озоил! Нет, теперь он сам — Божий архангел Уриил, великий магистр ордена хранителей тайны! А вот и братья его, не ведающие страха рыцари сего ордена, имена их и людские, и ангельские навеки вырублены на этой стене:
— Сенька, он же ангел Фонаил, смотритель и казначей ордена;
— Олешка, он же ангел Селафиил, охранитель внутриорденских таинств;
— Пантелеймошка, он же ангел Хризоил, беспощадная десница ордена в миру;
— Алексашка, он же ангел Иорданаил, столь же беспощадная Божья десница внутри ордена;
— Петрушка, он же ангел Регуил, вестник великого магистра ордена;
— Ивашка, он же ангел Колобуил, великий инквизитор ордена.
Имеется еще Ферапошка, покамест не принявший посвящения и потому не носящий славного ангельского имени. Что ж, пускай Ферапошка и будет Озоилом, ибо он, Прошка, отныне носит другое, наивысшее орденское имя — Уриил, подобающее магистру и генералу ордена. А Ферапошка пускай будет ангел Озоил, наследник великого Уриила, ибо пресекновения ордена не может быть никогда!
Он порылся в мокрой сутане умершего магистра и, преодолев некоторую боязнь, извлек из нее розовый алмаз. Однако казалось, бельма мертвого слепца взирали на его действия одобрительно.
Пусть же это и будет его, нынешнего Уриила, символ магистерской власти — власти над тайнами, над людьми и над своими лейтенантами-ангелами — Озоилом, Фонаилом, Рафаилом, Иорданаилом, Хризоилом и Колобуилом. Потом их будет больше, много больше! И они изобретут новые хитрости и тайные уловки, каких не ведал даже мудрый слепец. И власть их будет много большая, нежели у всех сильных мира сего! Потому большая, что за ними — Истина!..
И престол ордена будет… Нет, не тут, в промозглом, холодном Санкт-Петербурге, подумал промерзший до костей Прошка, он же отныне великий магистр Уриил, не тут, а где-нибудь в далекой теплой Гишпании, о которой он не раз слышал от скончавшегося слепого магистра. Оттуда они будут следить за миром и с благословения Божия, в котором новый Уриил уже не сомневался, будут направлять, а если надо — и исправлять его!..
Пока еще они слишком юны и слабы, так что, может быть, не сейчас это свершится, а многие, многие годы спустя. Но так будет! Теперь, держа в руке заветный алмаз, он уже ничуть не сомневался — так будет!
И бельма слепца из-под толщи воды, казалось, подкрепляли его в этой уверенности, будто усопший магистр сейчас произносил своим не ведающим сомнений голосом, как он не раз говаривал вживе: «Быть по сему[67]».
* * *
Между тем четверо озябших людей в монашеских рясах добрались до квартиры Бурмасова. Там не привыкший при таком барине ничему удивляться слуга Тишка быстро растопил камин и приготовил горячий грог.
Они, как совсем недавно после потопа, патрицианствовали в каких-то импровизированных тогах возле камина, потягивали горячее питье, а Бурмасов, которого тепло наконец пробрало, приговаривал:
— Спасена Россия! На века вперед спасена! Теперь дело за малым — за твоей, Карлуша, встречей с императором. А там женимся, непременно женимся! Чтобы уж точно закрепить все это на века!
— А что, жениться — дело всегда благое, — поддержал его Двоехоров.
— Но сейчас, — открывая бутылку «Вдовы Клико», продолжал Никита, — мы, друзья, выпьем за другое! За наше чудесное спасение и за то, чему мы им обязаны!
— За отвагу Христофора? — спросил фон Штраубе.
Бурмасов лишь покачал головой.
— За его смекалку, без которой мы бы пропали? — предположил комтур.
— Нет, — сказал Никита. — Все, что вы говорите, близко, да все ж не то.
— За фортуну нашу счастливую, за звезду? — предположил уже сам Христофор.
— Совсем рядышком, — подтвердил князь. — Ну а имя, имя звездочки этой?
— Право, ты загадки какие-то ставишь… — отозвался Двоехоров.
Фон Штраубе и комтур на сей раз промолчали, хотя барон, кажется, догадывался, что тот имел в виду.
— Имя ей, — поднося бокал к губам, подтвердил его догадку Бурмасов, — имя звездочке этой, вызволившей нас из беды, имя ей — Прелестная Родинка На Щечке Елизаветы Кирилловны! — И торжественно провозгласил: — Выпьем же за нее, друзья! Выпьем за нее, ибо без нее не быть бы ни одному из нас живу. Виват же ей, родинке!
— Виват! — сказал комтур.
— Виват! — сказал фон Штраубе.
— А что? — чуть смущенно сказал Двоехоров. — Коли за родинку, это вполне даже хорошо! Тут совершенно никаких моих возражений, ежели за родинку! — И при воспоминании об этой родинке, мечтательно прикрыв глаза, он первым осушил свой бокал.
Остальные выпили вслед за ним и разбили свои бокалы о каминную решетку.
Глава XXIV
Видение.
«Голубка»
Сколь ни крохотным казался себе фон Штраубе под сводами огромной залы, где его принимал император, но еще мельче он себя
