Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии
— Теперь надо спешить в Лондон! — шептало ему честолюбие. — Нет больше врагов, нарушавших мир государства, которые теперь будет процветать под твоим правлением, Гарольд, так как оно никогда еще не процветало… Ты будешь с триумфом проходить через города и селения, которые ты избавил от нашествий горцев… Сердца народа и войска уж всецело принадлежат тебе… Да, Хильда действительно ясновидящая; я убеждаюсь, что она была права, когда сказала мне, что после смерти Эдуарда все единодушно воскликнут: «Да здравствует король Гарольд!»
Глава II
Гарольд с де Гравилем последовали в Лондон за победоносным войском, флот отплыл к месту своей постоянной стоянки, а Тостиг снова вернулся в свое графство.
— Только теперь я могу поблагодарить тебя, храброго норманна, за твое великодушное содействие! — начал Гарольд. — Теперь же я могу заняться и последней просьбой моего брата Свена и горячими мольбами матери, проливающей горькие слезы о своем любимце, Вольноте. Ты мог убедиться собственными глазами, что твоему герцогу нет больше основания задерживать заложников у себя. Сам Эдуард скажет тебе, что он достаточно уверен в верности рода Годвина и не нуждается больше в залоге… Не думаю, чтобы герцог Вильгельм разрешил тебе передать мне письмо, если б он не был намерен поступить по справедливости.
— Полагаю, ты не ошибаешься, граф Гарольд, — ответил де Гравиль. — Если и я не ошибаюсь, то герцог Вильгельм очень сильно желает видеть тебя лично и удерживает Гакона и Вольнота только затем, чтобы ты сам прибыл за ними.
Слова эти были сказаны как будто от чистого сердца, но в глазах говорившего мелькнуло выражение, которое доказывало, что он хитрит с Гарольдом.
— Подобное желание со стороны герцога Вильгельма, если это действительно так, очень льстит мне, — проговорил Гарольд. — Признаюсь, что я сам не против побывать у него и полюбоваться Нормандией. Путешественники и купцы не нахвалятся герцогом и его заботам о торговле, а что касается вашего флота, то мне нелишним будет поучиться этому в норманнских гаванях. Слышал я и о том, как много сделал Вильгельм, при помощи Ланфранка, для образования духовенства, о его покровительстве изящным искусствам, в особенности зодчеству. С великим удовольствием переплыл бы я море, чтобы увидеть все это, но меня удерживает мысль, что мне, может быть, придется вернуться обратно в Англию без Вольнота и Гакона.
— Я не могу сказать наверняка, но имею основание предполагать, что герцог Вильгельм многим бы пожертвовал, лишь бы пожать руку графа Гарольда и удостовериться в его дружбе.
При всем своем уме, Гарольд не был подозрителен. К тому же никому, кроме Эдуарда, не было известно о притязаниях Вильгельма на английский престол, и Гарольд поверил в искренность слов де Гравиля.
— Англии и Нормандии действительно следовало бы заключить союз, — ответил граф. — Я подумаю об этом, сир де Гравиль, и не моя вина, если не прекратятся прежние недоразумения между Англией и Нормандией.
Тема разговора переменилась, и де Гравиль, радовавшийся, что может подать своему герцогу приятную надежду, стал еще разговорчивее.
Невозможно описать восторг, с каким встречали Гарольда жители городов и сел, через которые ему приходилось проезжать, а в Лондоне были устроены в честь его возвращения такие великолепные празднества, какие едва ли еще видела столица до того времени.
Согласно старинному обычаю, тогда существовавшему, Эдуарду прислали голову Гриффита и нос его самого лучшего военного корабля. Благодаря Гарольду трон Гриффита был передан братьям убитого; они присягнули Эдуарду в верности и послали ему заложников, во имя которых обязались платить дань, какая платилась саксонским королям.
Малье де Гравиль вернулся к герцогу Вильгельму с дарами Эдуарда и просьбою Гарольда о выдаче заложников.
Рыцарь верно заметил, что Эдуард сильно охладел к Вильгельму и обратил всю свою любовь на Гарольда и его братьев — всех, кроме Тостига. Но так как на саксонский престол никогда не избирались подданные, то де Гравилю и в голову не могло прийти, что Гарольд мог когда-нибудь сделаться соперником Вильгельма. Де Гравиль рассчитывал, что если после смерти Эдуарда будет избран сын Этелинга, то он не сумеет защитить свое государство от неприятеля, да и едва ли будет пользоваться народной любовью.
Одно только упустил из виду норманн: то, что несовершеннолетних в Англии никогда не избирали на какие-либо посты, а тем более королями. Зато он убедился, что один только Гарольд мог снова расположить Эдуарда в пользу Вильгельма.
Глава III
Уверенный, что герцог Норманнский вернет заложников, Гарольд со спокойным сердцем занялся государственными делами, которые за время его похода против валлийцев накопились в огромном количестве, так как король почти совсем не занимался ими. Однако Гарольд все же находил время посещать римскую виллу, куда его тянули любовь и дружба.
Чем ближе он подходил к своей цели, тем больше крепла его вера в существование тайных сил, управляющих, по словам Хильды, судьбой людей, хотя раньше он чуть ли не издевался над этой верой.
Пока он жил, исполняя обязанности простого гражданина, он шел твердыми шагами, но когда в нем вспыхнуло честолюбие, ум его начал блуждать. Он чувствовал, что мало одной силы воли для достижения своей новой цели, что ему может помочь только счастливое стечение обстоятельств; потому-то Хильде и удалось обольстить его уверениями, будто она вычитала из книги судеб, что ему действительно назначено играть на земле великую роль.
Юдифь, ослепленная своей безграничной любовью, не замечала, что Гарольд стал больше времени проводить с Хильдой, чем с ней, и не удивлялась, когда они беседовали шепотом или проводили лунные ночи на древней могиле.
Она видела только одно: что возлюбленный все еще ей верен, несмотря на частые разлуки и призрачную надежду когда-нибудь сочетаться с ней браком. Она не подозревала, что сердцем Гарольда с каждым днем все больше овладевает честолюбие, которое под конец может вытеснить даже любовь к ней!
Прошло несколько месяцев, а герцог Вильгельм не отвечал на требование короля и Гарольда. Совесть сильно упрекала последнего за то, что он так мало обращает внимания на просьбу умершего брата и слезы матери.
После смерти Годвина его жена удалилась в провинцию, и поэтому Гарольд сильно удивился, когда она в один прекрасный день внезапно явилась к нему в Лондон. Он стремительно кинулся ей навстречу, желая обнять, но она с грустью отстранила его от себя и, опустившись на колени, произнесла:
