Ян Потоцкий - Рукопись, найденная в Сарагосе

Однажды, обедая у министра финансов, я оказался рядом с доном Энрике де Торрес, вашим мужем, который по своим делам прибыл в Мадрид. Впервые я имел честь говорить с ним, но внешность его возбуждала доверие, и вскоре я перевел разговор на излюбленный мною предмет, то есть на любовь и супружество. Я спросил дона Энрике, есть ли у сеговийских дам также свои эмбебесидо, кортехо и галаны.

— Ничего подобного, — ответил он, — обычаи наши до сих пор ещё не ввели лиц этого рода. Когда женщины наши отправляются на прогулку в аллею, называемую Сокодовер, они обычно наполовину скрыты вуалью и никто не отваживается приставать к ним, идут ли они пешком или же едут в экипаже. Более того, в домах наших мы принимаем только первый визит — как от мужчин, так и от женщин. Эти последние проводят вечера на балконах, едва приподнятых над улицей. Мужчины тогда останавливаются и беседуют со знакомыми; молодежь, навестив один балкон за другим, заканчивает вечер перед домом, где есть девица на выданье.

— Впрочем, — прибавил дон Энрике, — из всех балконов Сеговии чаще всего навещают мой балкон. Сестра моей жены, Эльвира де Норунья, не только равна несравненным достоинствам моей жены, но сверх того отличается красотой, превышающей прелести всех знакомых мне женщин.

Речь эта произвела на меня сильное впечатление. Особа столь красивая, одаренная столь редкостными качествами, и из краев, где не было эмбебесидо, показалась мне предназначенной небом для моего счастья. Несколько сеговийцев, с которыми я беседовал, единоду, шно подтвердили слова дона Энрике о прелестях Эльвиры, и я решил увидеть её собственными глазами.

Я ещё не покинул Мадрид, когда чувства мои к Эльвире достигли известной силы, но в то же время несколько увеличили мою робость. Прибыв в Сеговию, я не отважился пойти с визитом к сеньору де Торрес или к другим лицам, с которыми познакомился в Мадриде. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь заступился за меня перед Эльвирой и вызвал в ней такое же расположение ко мне, какое я к ней испытывал. Я завидовал тем, чье громкое имя или блестящие качества всюду опережают их, однако считал, что если с первого взгляда не приобрету расположения Эльвиры, то, увы, все мои последующие старания и усилия будут совершенно бесполезны.

Я провел несколько дней в трактире, никого не видя. Наконец, я приказал провести себя на улицу, где стоял дом сеньора де Торрес. Напротив я увидел надпись, возвещавшую, что сдается жилье. Мне показали каморку на чердаке, я тут же договорился и снял её за двадцать реалов в месяц, причем сообщил своим хозяевам, что фамилия моя Алонсо и что я прибыл по торговым делам.

Впрочем, все мои дела ограничивались тем, что я поглядывал сквозь опущенные жалюзи на моих окнах. Вечером я заметил вас на балконе в обществе несравненной Эльвиры. Должен ли я признаться? Сперва мне показалось, что я вижу перед собой обычную красотку, но, присмотревшись получше, понял, что непередаваемая гармония черт, которая делала её прелести поначалу менее поражающими, вскоре озаряла их всецело своим сиянием. Вы, сударыня, сами были тогда чрезвычайно хороши, однако я должен признать, что не могли выдержать сравнения со своей сестрой.

С моего чердака я с наслаждением убеждался, что Эльвира совершенно равнодушна к оказываемым ей почестям и что она даже, по-видимому, устала от них. Однако, с другой стороны, это наблюдение всецело отняло у меня желание умножать собою толпу её поклонников, людей, которые вызывали у неё скуку. Я решил глядеть через окно, пока не представится более удобный случай завести знакомство, и. если уж говорить правду, возлагал известные надежды на бой быков.

Ты помнишь, госпожа, что тогда я недурно пел, и потому не мог удержаться, чтобы не дать возлюбленной услышать мой голос. Когда все поклонники расходились, я спускался с чердака и под аккомпанемент гитары так хорошо, как только умел, распевал тирану. Я повторял это несколько вечеров, и наконец заметил, что вы уходили, только выслушав мою песню. Это открытие наполнило душу мою непостижимо сладостным чувством, которое, однако, было весьма далеко от надежды.

Затем я узнал, что Ровельяс выслан в Сеговию. Меня охватило отчаяние, ибо я ни минуты не сомневался, что он влюбится в Эльвиру, и действительно, предчувствия нисколько не обманули меня. Думая, что я нахожусь ещё в Мадриде, он публично называл себя кортехо сестры вашей, принял её цвета, вернее, те, которые сам счёл её цветами, и стал служить ей. С высоты своего чердака я долго был свидетелем этой дерзостной гордыни и с наслаждением убеждался, что Эльвира судила о нём больше по личным его достоинствам, чем по блеску, который его окружал. Но граф был богат, вскоре должен был получить титул гранда, что же я мог предложить равного подобным достоинствам? — Без сомнения, ничего. Я был настолько глубоко убежден в этом и притом любил Эльвиру с такой полнотой и самозабвением, что в душе сам жаждал даже, чтобы она вышла замуж за Ровельяса. Я не думал уже больше о знакомстве с ней и перестал оглашать окрестности своими чувствительными напевами.

Тем временем Ровельяс выражал свою страсть только любезностями и не делал ни одного решительного шага, чтобы добиться руки и сердца Эльвиры. Я узнал даже, что дон Энрике намерен выехать в Виллаку. Я уже приучил себя к приятности жить против его дома и хотел и в деревне обеспечить себе такую же утеху. Я прибыл в Виллаку, выдавая себя за земледельца из Мурсии. Купил домик напротив вашего и украсил его по своему вкусу. Так как, однако, всегда можно по каким-либо приметам узнать переодетого возлюбленного, я решил выписать мою сестру из Гранады и, во избежание подозрений, выдать её за мою жену. Уладив всё это, я вернулся в Сеговию, где услыхал, что Ровельяс намеревается устроить великолепный бой быков. Но я помню, что тогда у вас был двухлетний сынок, быть может, вы скажете мне, что с ним стало?

Тетушка Торрес, вспомнив, что этот сынок является тем самым негодяем, которого вице-король час назад хотел отправить на галеры, не знала, что и отвечать, и, достав платок, залилась слезами.

— Простите, — сказал вице-король, — я вижу, что разбередил какие-то горестные воспоминания, но продолжение моей истории требует, чтобы я говорил об этом несчастном ребенке. Вы помните, что у него тогда была оспа; вы окружали его нежнейшим уходом, и я знаю, что Эльвира также дни и ночи проводила у постели больного малыша. Я не мог удержаться от того, чтобы не попытаться доказать вам, что есть на свете кто-то, кто разделяет все ваши страдания, и еженощно под вашими окнами распевал печальные песни. Вы ещё не забыли об этом?

— Конечно, — ответила тетушка Торрес, — я помню очень хорошо и вчера ещё всё это рассказывала моей спутнице.