Константин Жемер - Поверить Кассандре
– О том мне доподлинно неизвестно, – пожал плечами обходчик. – Кто одно говорит, кто другое… Прошёл слух, Их Императорское Высочество Наследник престола, не желая укладываться в своей дворцовой опочиваленке, потребовали скорейшего отъезда. А ещё люди сказывали, будто из жандармского телефонировали, дескать, готовится нападение бомбометателей, так может из-за этого вышла спешка…
«Ах, ты, беда! – в сердцах подумал Крыжановский. – Четвёртый жандарм, что оставался в караулке! Как я мог о нём позабыть! Он и телефонировал, предупредил своих. Точно, его это работа. Переиграли, сволочи, по всем статьям переиграли».
Между тем вокзальный служащий, невзирая на невеликий свой чин, продолжал являть чудеса осведомлённости, которая приличествовала бы больше не ему, а, по меньшей мере, начальнику вокзала. Когда Циммер, не особо рассчитывая на успех, поинтересовался, кто комендант Императорского поезда, обходчик, не задумываясь, заявил:
– Как же, знаю – их высокоблагородие, жандармский полковник Петров. Я сам слышал, как к нему именно так обращались. Оч-чень сердитый господин… Глаза злые, на всех кричит. Ко мне, главное, подходит и давай разоряться: «Чего по сторонам смотришь, морда? Ты на колёса, да на тормозную систему внимание обращай. Ежели в пути что случится, я с тебя потом шкуру спущу и на бубен натяну!» Да, именно так и сказал – «на бубен натяну»…
Крыжановский сузил глаза: он знал, о ком зашла речь. Петров запомнился ещё по покушению на Столыпина, только он тогда ходил в подполковниках. Именно этот офицер не позволил учинить самосуд над убийцей Богровым – того, сразу после покушения в театре, схватила публика и намеревалась разорвать на куски. Но Петров изловчился выхватить Богрова у толпы и перекинуть через барьер. С тех пор Сергею Ефимовичу не раз доводилось при разных обстоятельствах встречать полковника. Также приходилось слышать, что тот в корпусе жандармов на самом лучшем счету.
«Да, все они на хорошем счету – и Петров, и покойные ныне Цыганов с подручными… Страшно! «Ахейцы», словно вредоносные бациллы, изнутри подтачивают здоровье государственного организма. Как теперь быть – телефон с телеграфом не помогут, любое сообщение непременно станет известно начальнику охраны…»
Тот же самый вопрос интересовал и Распутина.
– Чаво таперича станем делать, Ефимыч? Придумай, светлая головушка, на тебя надёжа! Убьють ведь Папу… А за такое злодейство всем платить придётся! И за сто лет всем миром ентова долга не выплатить...
– Слышал уже, – машинально бросил Сергей Ефимович, а мысль его в это время металась в поисках решения.
Глава 9
Поэма, воплощённая в металле
25 января 1913 г.
– Эх, сюды б еропла-ан, – с несвойственной мечтательностью в интонации, протянул Гришка Распутин.
– А что, если подумать… – загорелся идеей Циммер. – Скорость экспресса по прямой – около шестидесяти вёрст в час, у аэроплана почти втрое больше, зато дальность полёта не ахти… C пассажиром это, ну, допустим, триста[109]. Представим на минуту, что у нас есть аэроплан. Если вылететь немедленно, то можно, э-э, в сорок минут настигнуть поезд, но дальше ведь ещё надо как-то на него перебраться, а это возможно сделать только на остановке…
– В Бологом, може, встанеть, а може, и не встанеть, – зло сказал Распутин. –В Твери точно есть остановка, но до тудова, почитай, пятьсот вёрст. Не долетить ероплан, эх, пропадай всё пропадом!
Тут Крыжановского обдало жаром:
«Дирижабль Циолковского! Вот она, мысль! – В памяти всплыло лицо изобретателя в тот момент, когда Константин Эдуардович хвастался возможностями своего летательного аппарата. – Как он тогда сказал? Быстрее курьерского экспресса, и дальше любого аэроплана?!»
– Не всё потеряно – я знаю, что делать! – вскричал Сергей Ефимович громко. – Может так статься, мы, всё же, полетим… Павел Андреевич, надеюсь, вы догадались привязать свою лошадь? Мы отправляемся на Комендантский аэродром…
…Это была совершенно безумная скачка, чуждая всяческого милосердия как по отношению к коням, так и к самим наездникам. Рабочий люд, начавший уже появляться на улицах, в недоумении взирал на трёх бешеных всадников.
– Полицейские, стало быть, за лихими людьми гоняются, – высказался кто-то.
– А может, наших, из стачкома забирать едут? – предположил другой, зевая во весь рот.
Всадники никаких разговоров не слышали – в ушах пронзительно свистел ветер. С первыми лучами солнца достигли Новой деревни.
«Только бы он оказался на месте… Замечательный, умнейший Константин Эдуардович! – мысленно стенал Крыжановский. – Подумать только, как складывается жизнь: я пренебрегал этим человеком, видеть его у себя не хотел, но сейчас, во всём мире для меня нет более важной персоны. Поистине, как порой трудно разобрать, кто в действительности мал, а кто велик!»
Циолковский оказался на месте. Загодя подготовив дирижабль к полёту, он с воодушевлением стал ждать обещанного визита председателя Императорской комиссии по изобретениям.В назначенный день Константин Эдуардович, лелея робкую надежду, досидел до глубокой ночи, а когда стало ясно, что никто так и не появится, заночевал в ангаре. В конце концов, сказано же: «Завтра, или самое позднее – послезавтра».
Наутро Циолковский проснулся от холода. Вскочив со своей походной койки, он подбросил дров в печурку, а затем, закутавшись в одеяло, кинулся на двор по малой нужде. За этим делом его и застали Крыжановский сотоварищи.
Трудно передать чувства, которые витали в головах участников возникшей сцены, одно можно сказать: чувств было много.
Увы, некоторые так устроены, что, когда в жизни случаются светлые моменты, смаковать да растягивать радость нипочём не желают, а непременно ищут повод для печали. И, что характерно, находят!
Вот и Сергей Ефимович тут же нашёл себе заботу, лишь только скованный конфузом и оттого совершенно нелепый в своём одеяле изобретатель провёл визитёров внутрь ангара.
«Стоп, ведь господин Циолковский близко знаком с подлым камергером! Не может ли статься, что и этот тоже из мартинистов?»
Грозно насупив брови, его превосходительство неожиданно громко крикнул Константину Эдуардовичу:
– Из искры возгорится пламя!
От испуга, изобретатель подпрыгнул на месте, чуть не уронив с плеч одеяло.
– Ас-сь?
На лице его отразилось такое искреннее недоумение, что Сергею Ефимовичу стало совестно за тот старый следовательский приём, который он только что применил.
– Не беспокойтесь, сударь, это от избытка чувств. Я очень рад застать вас на месте.
