Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2
— Та-та-та…
— Спросите у других фрейлин, если не верите.
— Никогда не спрашиваю объяснения того, что сам знаю лучше других.
— Успокойтесь, господин Маликорн, скоро все переменится.
— Давно пора.
— Вы же знаете, что о вас всегда думают, видят ли вас или нет, — сказала Монтале с кошачьей ласковостью.
— Да, как же, думают!..
— Честное слово.
— Нет ли чего новенького?
— Относительно чего?
— Относительно моего поручения узнать, что творится у принца?
— Ах, дорогой Маликорн, в эти дни нельзя было даже подойти к его высочеству.
— А теперь?
— Теперь другое дело: со вчерашнего дня он перестал ревновать.
— Вот как! Отчего же прошла его ревность?
— Пошел слух, что король удостоил внимания другую женщину, и принц сразу успокоился.
— А кто пустил этот слух?
Монтале понизила голос:
— Говоря между нами, мне кажется, что принцесса и король просто сговорились.
— Ха-ха!.. — засмеялся Маликорн. — Это было единственное средство! А как же тот бедный воздыхатель — господин де Гиш?
— О, он совсем отставлен.
— Они переписывались?
— Да нет же! В течение целой недели я не видела, чтобы кто-нибудь из них взял перо в руки.
— А в каких отношениях вы с принцессой?
— В самых лучших.
— А с королем?
— Король улыбается мне, когда я прохожу мимо.
— Хорошо. Теперь скажите, какую женщину наши любовники решили сделать своей ширмой?
— Лавальер.
— Бедняжка! Нужно, однако, помешать этому, моя милая.
— Зачем?
— Затем, что господин Рауль де Бражелон убьет ее или себя, если у него возникнет подозрение.
— Рауль? Добряк Рауль? Вы думаете?
— Женщины имеют претензию считать себя знатоками человеческих страстей, — сказал Маликорн, — а сами не умеют читать ни в собственных сердцах, ни в собственных глазах. Словом, говорю вам, господин де Бражелон безумно любит Лавальер, и если она вздумает сделать вид, что обманывает его, он лишит себя жизни или убьет ее.
— Король защитит ее, — уверила его Монтале.
— Король! — воскликнул Маликорн.
— Конечно.
— Ну, Рауль убьет короля, как обыкновенного гусара.
— Вы с ума сошли, господин Маликорн!
— Нисколько; я говорю вам совершенно серьезно, милая Монтале, а сам я знаю, как поступить.
— Как?
— Я предупрежу потихоньку Рауля об этой шутке.
— Боже вас сохрани, несчастный! — вскричала Монтале, поднимаясь на одну ступеньку ближе к Маликорну. — Даже не заикайтесь об этом бедняге Бражелону.
— Почему же?
— Потому что вы еще ничего не знаете.
— А что случилось?
— Сегодня вечером… Никто нас не подслушивает?
— Нет.
— Сегодня вечером под королевским дубом Лавальер громко и простодушно заявила: «Не понимаю, как это, увидев короля, можно любить какого-нибудь другого мужчину».
Маликорн даже подпрыгнул на стене:
— Ах, боже мой, неужели она так и сказала, несчастная?
— Слово в слово.
— И она думает так?
— У Лавальер всегда что на уме, то и на языке.
— Это требует отмщения. Какие все женщины ехидны! — воскликнул Маликорн.
— Успокойтесь, дорогой Маликорн, успокойтесь!
— Напротив, зло нужно пресечь в корне. Нужно вовремя предупредить Рауля.
— Эка придумал! Теперь уже поздно, — ответила Монтале.
— Почему?
— Эти слова Лавальер…
— Да.
— Эти слова…
— Ну?
— Дошли до короля.
— Король знает их? Они были переданы королю?
— Король слышал их.
— Ohime[26], как говорил господин кардинал.
— Король находился в то время недалеко от королевского дуба.
— Следовательно, — заключил Маликорн, — теперь у короля и принцессы все пойдет как по маслу, а козлом отпущения явится бедный Бражелон.
— Вы совершенно правы.
— Это ужасно!
— Ничего не поделаешь.
— Да, пожалуй, лучше не становиться между королевским дубом и королем, не то такой маленький человек, как я, мигом будет раздавлен, — промолвил Маликорн после минутного размышления.
— Сущая правда.
— Подумаем теперь о себе.
— Как раз то самое, чего и я хотела.
— Откройте же свои прелестные глазки.
— А вы давайте сюда ваши большие уши.
— Приблизьте ваш крошечный ротик, чтобы я мог крепче поцеловать вас.
— Вот он, — сказала Монтале и тотчас сама ответила звонким поцелуем.
— Разберемся во всем как следует. Господин де Гиш любит принцессу, Лавальер любит короля; король любит принцессу и Лавальер; принц не любит никого, кроме себя. Посреди всех этих любовных историй даже дурак сделал бы себе карьеру, а тем более такие рассудительные люди, как мы.
— Вы всё носитесь со своими мечтами.
— Вернее, со своими фактами. Позвольте мне быть вашим путеводителем, моя дорогая; кажется, до сих пор вы не могли пожаловаться на мои советы, не правда ли?
— Не могла.
— В таком случае пусть прошлое служит вам порукой за будущее. Так как здесь каждый думает о себе, подумаем о себе и мы.
— Вы совершенно правы.
— Но только исключительно о себе.
— Идет!
— Союз наступательный и оборонительный!
— Клянусь, что буду свято исполнять его.
— Протяните руку; вот так: все для Маликорна!
— Все для Маликорна!
— Все для Монтале! — отвечал Маликорн, протягивая руку, в свою очередь.
— А теперь что же делать?
— Держать постоянно глаза открытыми, насторожить уши, собирать улики против других, не давать никаких улик против себя.
— По рукам!
— Идет!
— Решено. А теперь, когда договор заключен, прощайте.
— Как прощайте?
— Да так. Возвращайтесь в свою харчевню.
— В свою харчевню?
— Да; ведь вы же остановились в харчевне «Красивый павлин»?
— Монтале, Монтале, вы сами выдали себя! Вы отлично знали о моем пребывании в Фонтенбло.
— Что же это доказывает? Что вами занимаются больше, чем вы заслуживаете, неблагодарный!
— Гм…
— Возвращайтесь же в «Красивый павлин»!
— Ах, какая незадача!
— Почему?
— Это совершенно невозможно.
— Разве не там ваша комната?
— Была, а теперь нет.
— Нет? Кто же у вас отнял ее?
— А вот послушайте… Как-то раз, набегавшись за вами, я пришел, едва переводя дух, в гостиницу, как вдруг вижу носилки, на которых четверо крестьян несут больного монаха.
— Монаха?
— Да. Старика францисканца с седой бородой. Смотрю, несут этого больного монаха в гостиницу. Я поднимаюсь за ним по лестнице и вижу, что его вносят в мою комнату.
