Евгений Немец - Медный гусь
Ком подступил к горлу Семена, дыхание сбилось. Он сжал холодную руку мертвого стрельца и долго сидел, глотая слезы. Много кто сгинул в этом походе. Кто-то от пули или ножа вогульских воинов, кто-то в сумасбродной стихии пропал. Но Недоля погиб, спасая Семена, и от этого парню было горче вдвойне.
А холод пробирал до самых костей. В пещере было сыро, промозгло. Воздух не шевелился, ни малейшего дуновения ветерка. Пахло затхлостью, плесенью, сырым камнем. Времени горевать не было, требовалось как можно скорее согреться и просохнуть. Семен пошарил по своим карманам, но нашел только склянку с медвежьим жиром. Тогда он обыскал тело Игната и к своему облегчению обнаружил на его поясе нож, а в кармане огниво — Недоля и мертвый о Семене заботился.
Выломав из лодки доску, Семен обстругал ее до сухой сердцевины, нарубил щепок. Чиркнув огнивом, зажмурился от боли. В кромешной темноте яркая искра хлестнула по глазам, как плеть. Дав глазам отдохнуть, Семен снова принялся за костер. Но в сыром воздухе щепки не занимались, тогда Ремезов взбрызнул их медвежьим жиром, снова высек из огнива искру. Пламя лениво поползло по стружке, окрепло, и вскоре костерок уже горел уверенно, уютно, потрескивая и плюясь искрами. Семен разделся, выкрутил одежду, разложил ее вокруг огня, оглянулся на Игната, подошел.
На лице мертвого стрельца не было ни боли, ни страха. Застывшие глаза смотрели спокойно, даже умиротворено. Да и тело Недоли, насколько мог судить Ремезов, сильно не пострадало — ни переломов, ни вывихов видно не было. Только в правом виске зияла дыра. Приложился стрелец головой к острому камню, и сразу наповал.
Семен хотел что-нибудь сказать, то ли проститься, то ли прощение попросить, но так слов и не подобрал. В молчании глаза покойнику закрыл.
Пламя рисовало на ближайшей стене причудливые узоры, выхватывало неясные тени, играло тусклыми бликами на воде. Но как велика пещера, Семену разглядеть не удавалось. Он подошел к берегу, ступил в воду, побрел. Через пять шагов вода достала ему до пояса, а еще через пару — поднялась до груди. Свет костра тут мерк, разглядеть дальний берег возможности не было. Семен вернулся, подобрал щепку, бросил ее в воду — она медленно потянулась влево. Течение говорило о том, что это не озеро, а глубина и ширина — о том, что это не ручей — река, теперь Ремезов в этом не сомневался. А затем, словно озарение, Семен вдруг вспомнил, как Игнат Недоля талдычил про Обратную Обь, воды которой текут под землей в противоположную сторону — на юг. Это была не пещера, а русло подземной реки. Ремезов оглянулся на Игната.
— Ну вот ты ее и сыскал, Обратную Обь, — тихо сказал он мертвому товарищу. — Сколько ж тайн хранит в себе Югра. Жизни не хватит все их разведать…
Греясь у костра, Семен размышлял, что ему делать. Дерева в лодке много, но и оно рано или поздно закончится. Еды нет, воду вскипятить не в чем. Надо было идти, искать выход. Где-то же должны быть туннели или природные колодцы, через которые воздух под землю проникает. Но идти по течению или против? Идти по течению значит удаляться от струга тобольчан, который шел на север, к Калтысянке. А в том, что струг уцелел, Семен не сомневался. Иначе поблизости валялись бы обломки разбитого струга, а то и тела товарищей. Рожин с Мурзинцевым одолели нягань — в этом Ремезов был твердо уверен.
— Пойду против течения, — наконец решил он. — Может, где-нибудь поблизости от наших выберусь на свет божий.
В ожидании, когда просохнет одежда, Семен вздремнул у костра. Проснувшись, оделся, раздул угли. Подумав, приблизился к телу Недоли.
— Прости, друг, — пробормотал он. — Выручи в последний раз.
С этими словами он снял с Игната епанчу и кафтан, порвал их на ленты, разложил у костра. В лодке выломал несколько узких досок, с бортов наскоблил смолы. Пока ленты сохли, Семен выволок тело Игната из лодки, оттащил на возвышение, подальше от воды, обложил покойника каменьями. Из двух палок соорудил крест, связав их полоской ткани, к могиле приставил. Неумело, то и дело сбиваясь, прочитал молитву, вспоминая отца Никона добрым словом и коря себя за то, что худо учил богословие.
Закончив с похоронами, Семен вернулся к костру. К тому времени тряпье просохло. Одной полоской Ремезов обмотал край палки, вкладывая между слоев кусочки смолы, следом смастерил еще несколько факелов. Затем Семен разделся, оставшиеся ленты и смолу сложил в нательную рубаху, завязал рукава. Надел зипун, торбу с тряпьем и смолой повесил на плечо. Один факел поджег, остальные связал и закинул за спину. Перекрестившись, Ремезов отправился в путь.
Семен брел во мраке, не зная, как далеко он удалился от лодки и сколько времени это заняло. От голода у него крутило в животе, кишки в узел завязывались.
— Кишка кишке кукиш кажет, — вспомнилась Семену присказка Демьяна Перегоды.
Ремезов подумывал о том, чтобы выпить медвежий жир, но тогда Семен не смог бы поджечь факел. Искра огнива ткань не воспламенит, только взбрызнутая жиром материя загореться может. Пару раз Семен не выдерживал, подносил склянку к губам, но находил в себе силы снова ее убрать. Остаться один на один с кромешной тьмой было куда страшнее голода.
Подошвы сапог скользили по склизким камням, Семен часто оступался и падал, добавляя синяков и ссадин и без того измочаленному телу. Несколько раз Ремезов в изнеможении ложился и засыпал, но от усталости и голода он не мог быть уверен, что спит раз в сутки, а не чаще. Два дня прошло, три, а может, и неделя — Ремезов окончательно потерял ориентиры времени.
Но хуже голода и усталости были мрак и тишина. Они обволакивали парня, наваливались, как медведь, выжимая соки, доводя до сумасшествия. И тогда Семен падал на колени и истово молился. Его ладони тряслись, а по щекам катились горькие неудержимые слезы. Семен просил Господа не о пище, не о тепле и уюте и даже не о спасении, а всего лишь о солнечном луче, который напитал бы его глаза светом, дал бы надежду и силу двигаться дальше — жить. Но если Господь и слышал молитвы Семена, откликаться на них не спешил. Время шло, а мрак не отступал, и тогда Ремезов думал о вогульских духах. Если подземная река была вотчиной Куль-отыра, который полтора месяца назад сплющил волнами Обь, словно сукно, Семен был бы рад и ему. Пусть бы только вышел, пусть бы рычал, изрыгал дьявольское пламя и крошил когтями камни, как сухари!.. Даже брань с богопротивными вогульскими бесами, наверняка последняя для человека, казалась Ремезову притягательной, ибо несла в себе дух очищения и прощения. Но и вогульские демоны не торопились показываться Семену на глаза. Ремезов оставался один, и отчаяние заполняло его, опустошало, так что после часа терзаний силы покидали парня, и он, разбитый и выжатый, ложился, прижимаясь щекой к холодному камню, и долго неподвижно лежал.
