Александр Дюма - Королева Марго
Рене со свечой в руке почтительно ожидал, когда королева-мать, видимо, собиравшаяся уходить, даст ему новые распоряжения или обратится с новыми вопросами.
Екатерина, склонив голову и приложив палец к губам, молча сделала несколько шагов.
Затем вдруг остановилась перед парфюмером, вскинула на него широко раскрытые, прямо устремленные, как у хищной птицы, глаза и сказала:
— Признайся, ты сделал для нее какое-то приворотное зелье?
— Для кого? — спросил, затрепетав, Рене.
— Для Сов.
— Я, ваше величество? Никогда! — ответил Рене.
— Никогда?
— Клянусь душой, ваше величество.
— А все-таки тут не без колдовства; он влюблен в нее безумно, хотя никогда не отличался постоянством.
— Кто, ваше величество?
— Он, проклятый Генрих! Тот, кто наследует моим трем сыновьям и назовется Генрихом Четвертым, а ведь он сын Жанны д’Альбре!
Последние слова ее сопровождались таким вздохом, что Рене вздрогнул, вспомнив о пресловутых перчатках, которые он приготовил по приказанию Екатерины для покойной королевы Наваррской.
— Разве он бывает у нее? — спросил Рене.
— Все время.
— А мне казалось, что король Наваррский окончательно вернулся к своей супруге.
— Комедия, Рене, комедия! Не знаю, в каких целях, но все точно сговорились обманывать меня. Даже Маргарита, моя собственная дочь, и та настроена против меня. Возможно, она тоже рассчитывает на смерть своих братьев, — быть может, надеется стать французской королевой.
— Да, возможно, — сказал Рене, опять уйдя в свою думу и откликаясь, как эхо, на страшное подозрение королевы-матери.
— Ну, мы еще посмотрим! — сказала Екатерина и направилась к входной двери, полагая, вероятно, что ни к чему сходить по потайной лестнице, поскольку была уверена, что она здесь одна.
Рене шел впереди, и через несколько секунд они оба стояли в лавке парфюмера.
— Ты обещал мне новые притирания для рук и губ, — сказала она, — теперь зима, а ты ведь знаешь, как моя кожа чувствительна к холоду.
— Я уже позаботился об этом, ваше величество, и все принесу вам завтра.
— Завтра ты не застанешь меня раньше девяти-десяти часов вечера. Днем я занята делами благочестия.
— Хорошо, ваше величество, я буду в Лувре в девять часов вечера.
— У баронессы де Сов красивые губы и руки, — небрежно заметила Екатерина. — А какую мазь она употребляет?
— Для рук, ваше величество?
— Да, для рук.
— Мазь на гелиотропе.
— А для губ?
— Для губ она будет теперь употреблять новый опиат моего изобретения; завтра я принесу коробочку такого опиата вашему величеству, а заодно и ей.
Екатерина задумалась на одно мгновение.
— Она действительно красива, — промолвила королева-мать, словно отвечая самой себе на какую-то тайную мысль, — и нет ничего удивительного, что Беарнец влюбился в нее по уши.
— А главное, она предана вашему величеству, по крайней мере, мне так кажется, — сказал Рене.
Екатерина усмехнулась и пожала плечами.
— Если женщина любит, — сказала она, — разве она может быть предана кому-нибудь другому, кроме своего любовника? А все-таки, Рене, какое-то приворотное зелье ты ей изготовил!
— Клянусь, нет!
— Ну ладно, оставим этот разговор. Покажи-ка мне свой новый опиат, от которого ее губки станут еще румянее и свежее.
Рене подошел к полке и показал на шесть одинаковых круглых серебряных коробочек, стоявших в ряд, одна к другой.
— Вот то единственное приворотное зелье, какое она просила у меня, — сказал Рене. — И как вы, ваше величество, совершенно верно изволили заметить, эту мазь я делал исключительно для баронессы де Сов, так как ее губы настолько чувствительны и нежны, что трескаются и от солнца и от ветра.
Екатерина раскрыла одну коробочку, наполненную мазью карминного цвета, удивительно красивого оттенка.
— Рене, дай мне мази для рук; я возьму с собой.
Рене взял свечу и пошел за мазью в другое отделение лавки. По дороге он быстро обернулся, и ему показалось, что Екатерина стремительным движением руки схватила одну коробочку и спрятала ее под мантией. Но Рене уже свыкся с такими кражами королевы-матери и не подал виду, что заметил ее проделку. Достав требуемую мазь, запакованную в бумажный мешочек с изображением лилий, он подошел к Екатерине:
— Вот, ваше величество.
— Благодарю, Рене! — ответила она и, помолчав с минуту, прибавила: — Не носи этого опиата баронессе де Сов раньше, чем через неделю или дней десять; я хочу первая его попробовать.
Екатерина собралась уходить.
— Ваше величество, прикажете вас проводить? — спросил Рене.
— Только до конца моста, — ответила Екатерина, — там меня дожидаются мои свитские с носилками.
Екатерина и Рене вышли из лавки и дошли до угла улицы Барийри, где Екатерину ждали четыре дворянина верхом и носилки без гербов.
Вернувшись в лавку, Рене первым делом пересчитал коробочки с опиатом.
Одна исчезла.
III
ПОКОИ БАРОНЕССЫ ДЕ СОВ
Екатерина не ошиблась в своих догадках: Генрих не изменил прежних привычек и каждый вечер отправлялся к баронессе де Сов. Сначала эти посещения совершались в большой тайне, но мало-помалу осмотрительность его ослабла, он перестал принимать меры предосторожности, и благодаря этому Екатерине нетрудно было убедиться в том, что Маргарита лишь называлась королевою Наваррской, а в действительности ею была баронесса де Сов.
В начале нашего повествования мы только обмолвились двумя словами о покоях баронессы де Сов, но дверь, открытая тогда Дариолой королю Наваррскому, захлопнулась за ним так плотно, что место таинственных любовных свиданий пылкого Беарнца осталось нам неведомо.
Эти покои относились к тому разряду помещений, какие королевские особы отводят во дворце своим придворным, обязанным быть тут же, под рукой; конечно, они были гораздо меньше и не так удобны, как их особняки в городе. Покои баронессы де Сов находились, как было сказано, в третьем этаже, почти над комнатами Генриха, и дверь из них выходила в коридор, освещенный в дальнем конце старинным окном с мелкими окончинами в свинцовом переплете, пропускавшими лишь тусклый свет даже в самый ясный день. Зимою же после трех часов пополудни необходимо было зажигать лампу; но в лампу наливали масла столько же, сколько летом, и к десяти часам вечера она гасла, обеспечивая двум влюбленным наибольшую безопасность их свиданий в это время года.
Маленькая передняя, обитая шелком с большими желтыми цветами, приемная, затянутая синим бархатом, и, наконец, спальня, а в ней кровать с витыми колоннами и вишневым атласным пологом, отделенная от стены узким проходом, где стояло зеркало в серебряной оправе и висели две картины, изображавшие любовь Венеры и Адониса, — вот и все «покои» (теперь бы сказали — «гнездышко») очаровательной придворной дамы из свиты королевы Екатерины Медичи.
