Александр Кердан - Камень духов
Заметив, что Фок переменился в лице, Барон осекся и добавил примиряюще:
– Ну да знаю ваше правило, милостивый государь, не преступать закона… Посему не стану смущать вас подробностями… У меня для вас припасено кое-что поинтересней, – Барон открыл табакерку с монограммой, сунул в нос щепоть табаку и громко чихнул.
Фок терпеливо ждал. Он научился прощать Барону его sans-gene, которая, как правило, искупалась получаемыми от него сведениями.
– В одном из известных вам домов, коим я покровительствую, – деловито заговорил Барон, – третьего дни побывал молодой моряк, некий мичман Дивов из Гвардейского экипажа. Будучи в изрядном подпитии, он жаловался на планиду: дескать, Сибири ему не миновать – бес попутал вступить в тайное общество. Девка, какую он вызвал к себе в нумер, его утешала и принесла вина. Мичман, выпив еще, распустил слюни пуще прежнего и между прочим рассказал ей по секрету, что пленился уговорами одного лейтенанта, который недавно вернулся из американских колоний и служит якобы в Российско-Американской торговой компании, чье главное правление тут по соседству… Фамилия оного лейтенанта Завалишин, а звать его Дмитрием Иринарховичем…
Фок извлек из кармана сюртука записную книжицу и карандаш и по ходу рассказа Барона стал рисовать в ней какие-то одному ему понятные значки…
– А еще когда мичман опорожнил бутылку и был наконец утешен девкою… кых-кых, – не то хохотнул, не то закашлялся Барон, – он стал бахвалиться, что, мол, девка сия и не ведает, с кем она нынче проводит время… Дескать, esprits forts, к коим он принадлежит, будь к ним судьба благосклонна, сделались бы правителями в России, а царя… – он замолчал.
– Продолжайте, мой друг, – оторвался от своей книжки фон Фок.
Барон улыбнулся. Доносительство явно доставляло ему удовольствие:
– Так вот, их императорское величество со всем семейством грозился сей мичман стереть в порошок!
– Что, так и сказал: в порошок? – недоверчиво переспросил Фок.
– Слово в слово. Девка, передавая крамольные речи, даже повторить боялась. Все крестным знамением себя осеняла…
– Вот она, молодежь! Распустились! Это все иноземное воспитание, вольтерьанство, будь оно неладно… – проворчал Фок. – Ну-с, что еще болтал мичман?
– Дивов ссылался на членов Государственного совета: Мордвинова и Сперанского, якобы они полностью находились на стороне заговорщиков и в случае успеха мятежа вошли бы во Временное правительство…
Фок закрыл свою книжицу и недовольно сказал:
– Мало ли что пьяному мичману на ум придет… – Фок был дружен с Мордвиновым и даже состоял с ним в дальнем родстве. – Этак он и нас с вами, господин барон, в сообщники зачислит!
Барон настаивал:
– Вы напрасно недооцениваете слова этого Дивова… Адмирал Мордвинов, смею заметить, давний член попечительского совета Российско-Американской компании. А там самое что ни на есть гнездо бунтовщиков.
– Дорогой барон, мы арестовали Рылеева и других служителей, которые оказались на подозрении, но нельзя же всю компанию из-за двух-трех негодяев подвергать обструкции! Признайтесь, чем это купцы вам так насолили?
– Вам хорошо известно, милостивый государь, что я пекусь не о собственной корысти, а о благе Отечества нашего, – надулся Барон.
Настал черед улыбнуться Фоку. Его улыбка обезоруживала.
– Полноте сердиться, мы знаем друг друга не первый год… Я пригласил вас не за тем, чтобы ссориться. Скажите мне лучше, барон, не сыщется ли у вас каких дел в Москве? Мне бы там очень пригодились в самое ближайшее время ваш ум и ваши связи…
Барон прислушался к вою ветра в печной трубе, поежился, вспоминая, как по дороге к Фоку мороз пробирал до костей даже через медвежью доху: «Тащиться в этакую даль по лютой стуже!» Однако вслух сказал иное:
– К чему все эти китайские церемонии, mon cher? Говорите, что интересует вас в Первопрестольной. Разве я вам когда-то отказывал?
– Вот и ладно, – сказал Фок, пряча записную книжку. – Само собой, все ваши расходы мы берем на себя, ну и причитающиеся комиссионные… Думаю, о сумме мы сможем договориться…
Барон, потеребив бриллиантовую заколку на пышном галстуке, кивнул.
– От московского полицмейстера генерала Шульгина, – зачем-то понизив голос, хотя в доме они были одни, сказал Фок, – нами получено известие, что в Москве появилась компания карточных игроков, точнее сказать, шулеров, кои в буквальном смысле раздевают приезжих дворян, особливо молодых и неопытных людей. Недавно они обыграли молодого Полторацкого на семьсот тысяч, а когда тот попытался жаловаться губернатору Голицыну, тот делу хода не дал. По мнению Шульгина, шайка картежных мошенников и организована самим губернатором из числа своих служащих, коим он потворствует и коих защищает. Шульгин и начальник московского жандармского округа жалуются на Голицына, что тот либеральничает с масонами, продолжающими свои сходки вопреки указу государя. Есть подозрение, что губернатор что-то знал и про тайные вольнодумные общества, но надлежащих мер по прекращению их зловредной деятельности не принял…
– Мне доводилось слышать о старике Голицыне, – сказал Барон. – Кто-то из московских знакомых говорил, что на все прошения у князя припасено два варианта ответа: либо «сей вопрос не стоит выеденного яйца», либо «меры уже приняты»… Но ни в первом, ни во втором случае ничего не делается…
– Tout bien pris, я и прошу вас отправиться в Москву, чтобы на месте разобраться во всем… Но, как говорят французы, ne reveillez pas le chat quidort!
6Кто выдумал, что правда искусства выше правды жизни? Наверное, сочинители романов. Придумали для собственного утешения, ибо ни один из них не повернет сюжет так, как делает это сама жизнь. Она меняет эпизоды, как тальи фараона, сводит и разводит человеческие судьбы, переплетает их самым невероятным образом. Бывает, что верных друзей превращает в злейших врагов, а бывших противников, напротив, в добрых товарищей…
Мог ли генерал-майор Павел Иванович Кошелев, будучи губернатором Камчатской области, предположить, что когда-то встретится с возмутителем спокойствия во время первой кругосветной экспедиции россиян графом Федором Ивановичем Толстым, как с лучшим другом? Любому, кто сказал бы ему об этом, рассмеялся бы генерал прямо в лицо!
Но вот четверть века спустя, в первую святочную неделю нового, тысяча восемьсот двадцать шестого года от Рождества Христова, в ресторации Английского клуба, что на Тверском бульваре в Москве, такая встреча состоялась.
