Александр Дюма - Анж Питу
— Ни малейшего.
— Но, как бы там ни было, господин барон, — сказал Жильбер с улыбкой, — вы поймете мое любопытство: мне необходимо узнать, кому я обязан своим заточением. Благоволите открыть мне эту тайну.
— Нет ничего легче. Из предосторожности я никогда не оставлял свою переписку в министерстве и каждый вечер привозил все бумаги домой. Письма за этот месяц лежат вон в том шкафу, в ящике под литерой Ж; поищем вот в этой стопке.
Неккер выдвинул ящик и принялся листать толстенную пачку бумаг, содержавшую не меньше пяти-шести сотен писем.
— Я храню только те бумаги, которые могут снять с меня ответственность, — сказал экс-министр. — Всякий человек, арестованный по моему указу, становится моим врагом. Значит, я должен принять меры для обороны. Было бы очень странно, если бы я этого не сделал. Поглядим вот здесь. Ж… Ж… Вот, пожалуйста, Жильбер. Благодарите за свой арест придворный штат королевы.
— Ах, вот как! Придворный штат королевы?
— Да, просьба о заключении под стражу человека по фамилии Жильбер. Без определенных занятий. Черноглазый, темноволосый. Следует описание примет. Направляется из Гавра в Париж. Больше ничего. Так этот Жильбер — вы?
— Я. Не можете ли вы отдать мне это письмо?
— Нет, но я могу сказать вам, кем оно подписано.
— Скажите.
— Графиней де Шарни.
— Графиней де Шарни, — повторил Жильбер, — но я с ней не знаком, я не причинил ей никакого зла.
И он устремил взор вдаль, как бы стараясь что-то припомнить.
— Тут есть и приписка без подписи, сделанная почерком, который мне хорошо знаком. Взгляните.
Жильбер наклонился и прочел фразу, написанную на полях:
«Выполнить немедля просьбу графини де Шарни».
— Странно, — сказал Жильбер. — От королевы я еще мог ожидать чего-то подобного: в моей записке шла речь о Полиньяках. Но госпожа де Шарни…
— Вы с ней не знакомы?
— Очевидно, это подставное лицо. Впрочем, нет ничего удивительного, что я не знаком с версальскими знаменитостями: я пятнадцать лет провел вне Франции и возвращался сюда только дважды; со времени моего последнего приезда прошло четыре года. Скажите же мне, кто такая эта графиня де Шарни?
— Подруга, наперсница, приближенная королевы; добродетельная красавица, боготворимая своим мужем, графом де Шарни, — одним словом, совершенство.
— Ну так вот: я не знаком с этим совершенством.
— В таком случае, дорогой доктор, смиритесь с тем, что вы стали жертвой какой-то политической интриги. Вы, кажется, упоминали имя графа де Калиостро?
— Да.
— Вы его знали?
— Он был мне другом; больше чем другом — учителем; больше чем учителем — спасителем.
— Ну вот! Значит, вашего ареста потребовали Австрия или святой престол. Вы сочиняли брошюры?
— Увы, да.
— В том-то и дело. Все эти случаи мелочной мести указывают на королеву, как стрелка компаса — на полюс, как железо — на присутствие магнита. Против вас составили заговор, устроили слежку за вами. Королева поручила госпоже де Шарни подписать письмо, дабы отвести подозрения от себя, — вот вам и разгадка тайны.
Жильбер на мгновение задумался.
Он вспомнил о ларце, украденном из дома Бийо в Пислё, — ларце, не представляющем интереса ни для королевы, ни для Австрии, ни для папского престола. Воспоминание это вывело его на верный путь.
— Нет, — сказал Жильбер, — дело не в том. Впрочем, это не важно; поговорим о другом.
— О чем же?
— О вас.
— Обо мне? Что же вы можете рассказать мне про меня?
— То, что вы знаете лучше кого бы то ни было: а именно, что не позднее чем через три дня вы вернетесь к исполнению ваших прежних обязанностей и сможете управлять Францией по своему разумению.
— Вы полагаете? — спросил Неккер с улыбкой.
— И вы полагаете точно так же — недаром вы не уехали в Брюссель.
— Допустим, — сказал Неккер. — И что же? Мне интересен ваш вывод.
— Вот он. Французы любили вас, теперь они будут вас обожать. Королеве было досадно, что вас любят, королю будет досадно, что вас обожают; они добьются популярности за ваш счет других кумиров, а вы не сможете этого стерпеть. Тогда наступит ваш черед лишиться популярности. Народ, дорогой мой господин Неккер, — это голодный лев, который лижет только ту руку, что его кормит, кому бы она ни принадлежала.
— Что же произойдет дальше?
— Дальше? Вас забудут.
— Меня забудут?
— Увы, да.
— И что же заставит народ забыть меня?
— События.
— Клянусь честью, вы говорите как завзятый пророк.
— К несчастью, в какой-то мере я и в самом деле немного пророк.
— Хорошо, так что же произойдет дальше?
— О, предсказать то, что произойдет, не составляет труда, ибо события эти уже вызревают в Собрании. За дело возьмется партия, которая сейчас дремлет, точнее — не дремлет, а скрывается. Руководит этой партией убеждение, а ее оружие — идея.
— Я понимаю. Вы говорите об орлеанистской партии.
— Нет. Об этой партии я сказал бы, что ею руководит человек, а оружие ее — популярность. Я говорю вам о партии, имя которой еще не было никем произнесено, — о республиканской партии.
— О республиканской партии? Ну, это уж слишком!
— Вы мне не верите?
— Это химера!
— Да, химера с огненной пастью, химера, которая поглотит вас всех.
— Ну что ж! Тогда я стану республиканцем, да я уже и сейчас республиканец.
— Вот именно, республиканец на женевский лад.
— Мне кажется, однако, что республиканец всегда республиканец.
— Вы заблуждаетесь, господин барон; наши французские республиканцы будут не похожи на всех прочих: им придется истребить сначала привилегии, затем дворянство, затем королевскую власть; вы выйдете в путь вместе с ними, но до цели они доберутся без вас, ибо вы убедитесь, что вам с ними не по пути. Нет, господин барон де Неккер, вы ошибаетесь: вы не республиканец.
— О, если дело обстоит так, как говорите вы, то, конечно, нет: я люблю короля.
— И я тоже, — сказал Жильбер, — и все теперь любят его не меньше нас с вами. Скажи я то, что говорю вам, людям менее возвышенного ума, меня бы осмеяли, ошикали, но, поверьте, господин Неккер, я говорю правду.
— Право, я рад был бы поверить, будь в ваших словах хоть какое-то правдоподобие, но…
— Знаете ли вы, что такое тайные общества?
— Я много о них слышал.
— Верите вы в их существование?
— В существование — да, но в их всемогущество — нет.
— Принадлежите вы к одному из них?
— Нет.
— Входите ли вы, по крайней мере, в какую-нибудь масонскую ложу?
