Малой кровью - Виктор Павлович Точинов
Пулеметчик остался жив, дышал, но других признаков жизни не подавал. Возможно, притворялся. Оказался он не немцем, и вообще не военным — пальбу по роте открыл старик в гражданской одежде, причем оделся он, как на праздник: нарядная чистая рубаха, габардиновая жилетка с часовой цепочкой, начищенные до сверкания хромовые сапоги.
Было ему лет семьдесят, а то и все восемьдесят, Яков плохо определял на вид возраст старых людей. Наверное, когда-то считался он первым парнем на деревне: высокий, плечистый, шевелюра до сих пор густая, хоть и поседела так, что первоначальную масть не понять. Но те годы давно миновали, время прошлось по старику безжалостным резцом. Лицо в глубоких морщинах, кожу покрывали пигментные пятна, а на шее она, кожа, отвисла и собралась складками, словно у какой-то рептилии.
Пулемет «Максим» был тоже древний, наверняка повоевавший еще в гражданскую, или даже раньше, в империалистическую войну. Кожух помят, краска с него кое-где слезла, обнажившийся металл тронула ржавчина. Щиток, наоборот, поблескивал пятнами свежего металла. Пулемет явно начали приводить недавно в порядок, счищать ржавчину, — да не успели завершить работу.
Боеприпасов у старика хватало. Три ящика (один початый) с лентами старого образца, на четыреста пятьдесят патронов каждая, теперь таких длинных не делают. Латунные гильзы, изначально желтые, потемнели так, что казались почти черными. Неудивительно, что постоянно случались осечки, и последняя, когда не выстрелил обрез, стала для старика фатальной, а для Габаридзе спасительной.
Обрез Гонтарь повертел в руках и отложил. Зато патронами, даже такими ископаемыми, заинтересовался, приказал спустить вниз непочатые ящики.
— И этого, — последовал кивок в сторону старика, — тоже вниз. Допросить надо, как очухается. Как бы внучата его в гости к дедушке не заявились, и тоже все при обрезах, семя кулацкое... А руки гаду свяжите. Вон какой здоровущий, грабки как лопаты, живо в глотку вцепится или винтовку затеет отобрать.
В углу чердака лежало нечто, показавшееся вожжами Якову, мало сведущему в крестьянском быте. Отрезанным от «вожжей» куском старику надежно стянули за спиной руки, а на остатке длинного ремня спустили его на землю. Причем на конце ремня обнаружилось железное кольцо, весьма облегчившее эту операцию, и Яков сообразил: не вожжи, местные обитатели набрасывают затяжную петлю на тюки сена, чтобы доставить их наверх, на сеновал. Однако вот что интересно: как поступит Гонтарь со стариком после допроса?
Подозрения на этот счет имелись самые мрачные.
* * *Здешний погреб оказался под стать всему остальному — обширный и добротный. Бревенчатый сруб был наполовину утоплен в грунт, а та часть, что выступала наружу, присыпана землей до самого верхнего венца, и поверх кровли лежал земляной слой, так что получилось нечто вроде небольшого кургана.
Внутри Яков изумился. Не простору — хотя, если вынести все лари, бочонки и плетеные короба, в срубе можно было смело затевать танцы. Не бесчисленным горшкам, банкам, сверткам, стоявшим и лежавшим на длинных многоярусных полках (не диво, что при таком изобилии все свои припасы хуторяне вывезти просто не смогли).
Удивил Якова холод. Не прохлада — натуральным морозом тянуло откуда-то сбоку, словно дело происходило на продуктовом складе-рефрижераторе, где в студенческие годы доводилось подрабатывать грузчиком по ночам. И это, заметьте, на хуторе, куда даже электричество не протянуто! Неужели у куркулей припрятан дизель-генератор в каком-то сарае? Или даже древний локомобиль?
Гонтарь лишь посмеялся над изумлением Якова и над его догадками об автономном источнике электричества.
— Ледник это, самый обычный ледник. — И он вернулся к исследованию банок и горшков, считая вопрос исчерпанным.
Яков не отстал, в его представлении ледник (правда, с другим ударением в этом слове) выглядел чуть иначе: нечто большое, белое, сверкающее, находящееся высоко в горах.
Гонтарь растолковал:
— Вон, опилки видишь? Под ними лед, его в конце зимы кубами напилили на озере ближайшем, сюда привезли. До другой зимы долежит, по чутка подтаивая. О, гляди-ка, тушеночка на этой полке! То, что надо, а то всё варенья да соленья...
Эстонская домашняя тушенка была расфасована не в банки, жестяные либо стеклянные, — в одинаковые горшочки емкостью около литра каждый. Под снятой с горловины тряпицей обнаружился слой топленого сала, застывшего и ставшего твердым, как парафин. Гонтарь выдернул из-за голенища ложку, сало проковырял, выудил кусок мяса и отправил в рот.
— Ум-м-м... Свиная! Попробуй-ка, Яш.
Дважды предлагать не пришлось, чувство относительной сытости после «царского» обеда давно исчезло, не попрощавшись. И холодная свинина без гарнира показалась самым вкусным, что доводилось едать в жизни. Гонтарь потянул ложку из рук и целился оприходовать еще один шматок сочного мяса. Наверное, они не сумели бы остановиться, и горшочек показал бы дно, но тут снаружи позвали — старик-пулеметчик пришел в себя.
* * *Старик сидел на земле, привалившись спиной к каменному фундаменту. Руки его оставались связанными. Вокруг собрались почти все — лишь двое остались наблюдать за ведущей к хутору дорогой, и раненый не смог подойти.
Теперь, когда веки пленного были подняты, стало заметно, что глаз у него видит лишь один, на втором зрачок затянут белесым пятном. Повезло... Не старику, понятно, а его противникам. Люди, не обладающие бинокулярным зрением, не способны верно оценивать дистанцию, стрелки из них чаще всего никудышные, — иначе первой же своей очередью старик мог ополовинить уцелевший личный состав.
— Ну, и зачем ты в нас палить затеял, контра недорезанная?
Вопрос Гонтаря прозвучал как риторический, однако старик ответил. Правда, на своем языке. Тон был крайне неприязненный, даже злобный.
— Куда, куда ты меня послал? — уточнил Гонтарь, словно и впрямь понимал эстонский.
Один из морпехов лучше разбирался в местном наречии, растолковал:
— Не посылал он, проклятую свинскую богоматерь помянул, и всё. Они, кураты да чухонцы, даже обложить по-своему толком не умеют. Нашими словами ругаются, если приспичит.
Старик немедленно слова бойца подтвердил. Новая тирада прозвучала на русском матерном с сильным акцентом, и смысл имела такой: незваные гости появились на свет от блуда своих вечно пьяных отцов со свиноматками,
