Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад

— Любезный друг, — сказал Уэверли, — если вы не можете достать мне лошадь и проводника, мой слуга поищет их в другом месте.

— Ваш слуга? Нечего сказать! А почему он сам не едет с вами дальше?

Уэверли еще в весьма слабой степени проникся духом драгунского капитана, — я хочу сказать, того духа, которому я всегда был чрезвычайно обязан, когда в почтовой карете или дилижансе приходилось встречать какого-либо военного, любезно бравшего на себя воспитание трактирных слуг и доведение до нормы трактирных счетов. Но все же кое-что от этих полезных навыков наш герой успел перенять за время своей службы в полку, и эта явная наглость его не на шутку взбесила.

— Послушайте, сэр, я заехал сюда ради собственного удобства, а не для того, чтобы отвечать на ваши нахальные вопросы. Можете вы мне достать то, что я прошу? Да или нет? И в том и в другом случае я поеду туда, куда мне нужно.

Мистер Крукшэнкс вышел из комнаты, бормоча нечто невнятное, но отрицательное или утвердительное — разобрать Эдуарду не удалось. Принять заказ на обед вышла хозяйка — тихая, вежливая, старательная и безответная женщина; впрочем, от нее нельзя было ничего добиться относительно лошади и проводника, ибо салическое право простиралось, как видно, и на конюшни «Золотого светильника» note 285.

В окно, выходившее на узкий и темный двор, где Каллюм Бег чистил лошадей после дороги, Уэверли услышал следующий диалог между хитроумным пажом Вих Иан Вора и трактирщиком.

— С севера, должно быть, молодой человек? — начал последний.

— Возможно, что и так, — ответил Каллюм.

— И, должно быть, издалека ехали?

— Из такого далека, что я не прочь бы чего-нибудь перехватить.

— Хозяйка, принеси полпинты.

Тут произошел приличествующий обмен любезностями, после чего трактирщик, полагая, что этим актом гостеприимства он отыскал ключ к душе своего постояльца, возобновил допрос.

— Небось такого хорошего виски вы за перевалом не найдете?

— А я не оттуда.

— Да вы же по говору горец.

— Нет, я прямо из Абердина note 286.

— А хозяин ваш тоже с в?ми из Абердина приехал?

— Угу, когда и я выехал оттуда, — ответил хладнокровный и непроницаемый Каллюм Бег.

— А что это за джентльмен?

— Думаю, он какой-то чин у короля Георга, по крайней мере он все на юг тянет, и денег у него уйма, никогда бедному человеку не откажет и на жилье тоже не скупится.

— Так ему нужен проводник и лошадь до Эдинбурга?

— Угу, и вы уж поскорее доставайте.

— Гм! Порядочно заплатить придется.

— Э, это ему что.

— Так, так, Дункан, — так вы себя, кажется, назвали, или, может быть, Доналд?

— Да нет же, Джейми.. Джейми Стинсон… Я же вам говорил.

Мистер Крукшэнкс никак не ожидал такой неустрашимой лжи и совсем растерялся. Немногого добившись от сдержанного хозяина и словоохотливого слуги, он решил вознаградить себя за неудовлетворенное любопытство, обложив налогом как трактирный счет, так и наем лошади. То обстоятельство, что день был постный, тоже не было забыто. В общем, сумма, по-честному причитавшаяся ему за оказанные услуги, была увеличена примерно вдвое.

Каллюм Бег вскоре самолично оповестил Эдуарда о ратификации договора и добавил:

— Старый черт сам собирался ехать с джентльменом.

— Это будет не слишком приятно, Каллюм, и не слишком безопасно, так как наш хозяин, по-видимому, чрезвычайно любопытен. Но путешественнику приходится мириться со всякими неудобствами, А пока что, мальчуган, бери-ка эту монету и выпей за здоровье Вих Иан Вора.

Соколиный взгляд Каллюма сверкнул от удовольствия при виде золотой гинеи, сопровождавшей эти слова. Он поспешил спрятать свое сокровище в кармашек для часов, тут же обругав сложность устройства этого «кисета», как он выразился, в саксонских штанах; а затем, как будто считая, что этот знак внимания требует с его стороны ответной любезности, подошел вплотную к Эдуарду и с многозначительным видом шепнул:

— Если ваша милость считает, что этот чертов виг маленько опасен, мне ничего не стоит им заняться, и все будет шито-крыто.

— Как и каким образом?

— А вот подстерегу его за городом, — ответил Каллюм, — и пощекочу ему окорока скин-окклем.

— Скин-окклем? Это что такое?

Каллюм расстегнул свою куртку, поднял левую руку и выразительным кивком указал на рукоять небольшого кинжала, аккуратно спрятанного в подкладке под мышкой. Уэверли сначала показалось, что он его не так понял; он взглянул на него и увидел на его очень красивом, хоть и слишком смуглом лице как раз ту степень лукавства, которую у английских парнишек таких же лет вызвала бы перспектива обобрать чужой фруктовый сад.

— Бог с тобой, Каллюм! Ты что, убить его хочешь?

— А что? — ответил юный головорез. — Хватит ему жить, если он задумал предавать честных людей, которые заехали к нему в харчевню тратить свои денежки.

Эдуард увидел, что доводы здесь не помогут, а потому попросту приказал Каллюму воздержаться от каких-либо посягательств на личность мистера Эбенизера Крукшэнкса каковому приказу паж подчинился с выражением полнейшего равнодушия.

— Как джентльмену угодно; старый грубиян мне ничего дурного не сделал. Но вот письмишко, которое начальник приказал отдать вашей милости перед тем, как я поеду.

Письмо вождя заключало стихи Флоры о судьбе капитана Уогана, предприимчивый характер которого так прекрасно изображен Кларендоном note 287. Первоначально он поступил на службу к парламенту, но отрекся от этой партии после казни Карла I. Услышав, что королевский штандарт поднят в Горной Шотландии графом Гленкернским и генералом Миддлтоном, он распрощался с Карлом II, находившимся тогда в Париже, переправился в Англию, собрал в окрестностях Лондона отряд якобитов и пересек все королевство, уже длительное время находившееся под властью узурпатора. Переходы свои он совершал с таким искусством, находчивостью и смелостью, что благополучно слил свою горстку всадников с войсками восставших горцев. После нескольких месяцев отдельных набегов, в которых он прославился своей ловкостью и отвагой, Уоган был тяжело ранен в одной схватке, а так как лекаря достать было негде, так и закончил свою недолгую, но славную карьеру.

Было вполне очевидно, почему столь тонкий политик, как предводитель, хотел поставить образ молодого героя в пример романтически настроенному Уэверли, которому он был так близок по духу. В остальном письмо его заключало лишь мелкие поручения, которые Эдуард обещался выполнить в Англии, и лишь к концу письма наш герой нашел следующие строки:

Я очень сердит на Флору, что она вчера к нам не вышла. И раз уж мне приходится утруждать вас этим письмом, чтобы вы не забыли купить мне в Лондоне рыболовные принадлежности и самострел, я решил заодно вложить и стихи Флоры на могилу Уогана. Это я делаю специально для того, чтобы ее подразнить; ибо, сказать вам правду, я думаю, что она больше влюблена в память этого погибшего героя, чем когда-либо будет способна полюбить живого, если только он не пойдет по такому же пути. Но современные английские сквайры берегут свои дубы для оленьих заповедников или для починки бреши в своих финансах после проигрыша у Уайта note 288, а не для того, чтобы листвой их украшать свое чело или осенять свои могилы. Разрешите надеяться, что в вашем лице, дорогой друг, которому я с особенной радостью дал бы другое имя, мы имеем блестящее исключение.