Бернард Корнуэлл - Хроники Артура

Она мило улыбнулась и состроила гримаску.

— Я уверена, что он не любит женщин. Почему он не позволяет ни одному из вас жениться? В других монастырях монахи женятся.

— Благочестивый и возлюбленный Сэнсам, — объяснил я, — считает, что женщины отвлекают нас от нашей главной обязанности — служения Богу. Как ты сейчас отвлекаешь меня от моего праведного труда.

Она расхохоталась, затем внезапно посерьезнела, вспомнив о своем деле.

— В последних твоих пергаментах, Дерфель, есть два слова, которые Дафидд не понимает. Одно — «катамит»...

— Скажи, чтобы он спросил у кого-нибудь еще.

— Ладно, попытаюсь узнать у кого-нибудь другого, — раздраженно сказала Игрейна. — А что такое верблюд? Он считает, что это уголь.

— Верблюд — мифическое животное, леди, чешуйчатое, рогатое, с крыльями, раздвоенным хвостом и огненным дыханием.

— По описанию похоже на Нвилл, — хмыкнула Игрейна.

— О! Переписчики Евангелия за работой! Два старательных евангелиста! — В комнату боком протиснулся Сэнсам, растопырив испачканные землей пальцы. Он недоверчиво глянул на исписанный пергамент и поморщился. — Чем здесь так дурно пахнет?

Я смутился и мельком взглянул на Игрейну.

— Пахнет бобами, что варят на завтрак, лорд епископ, — поспешил я ответить. — Простите.

— Я удивляюсь, как ты можешь терпеть его общество, — обратился Сэнсам к Игрейне. — И разве не должна ты быть в церкви, моя леди? Молиться о даровании младенца? Твое ли дело впустую толковать с монахом?

— Но уж не твое дело указывать мне, — резко ответила Игрейна. — Если же ты хочешь знать, мой лорд епископ, мы обсуждали притчи нашего Спасителя. Разве не ты проповедовал как-то о верблюде и игольном ушке?

Сэнсам по обыкновению хрюкнул и заглянул через мое плечо в листы пергамента.

— А как, нечестивый брат Дерфель, будет на языке саксов слово «верблюд»?

— Нвилл, — сказал я.

Игрейна рассмеялась, и Сэнсам покосился на нее.

— Моя леди находит слова нашего благословенного Господа забавными?

— Просто я счастлива находиться тут, — смиренно произнесла Игрейна, — но мне хотелось бы знать, что такое верблюд.

— Любой знает! — фыркнул Сэнсам. — Верблюд — это рыба, большая рыба! Не похожая, — хитро добавил он, — на лосося, которого твой муж изредка присылает в дар нам, бедным монахам.

— Я попрошу его присылать побольше и почаще, — сказала Игрейна. — Со следующей же партией выделанных шкур для Дерфеля. Это будет совсем скоро, потому что королю не терпится иметь Евангелие, писанное на языке саксов.

— Да? — подозрительно сощурился Сэнсам.

— Ему это очень важно, мой лорд епископ, — подтвердила Игрейна.

Она умная девочка и вдобавок красивая. Король Брохваэль просто болван, что завел себе еще и любовницу, но мужчины всегда жадны до женщин. Вернее, некоторые мужчины, и самым, пожалуй, неуемным среди них был Артур. Дорогой Артур, мой лорд, мой великодушный даритель, самый щедрый из всех, о ком здесь рассказывается.

* * *

Странно было оказаться дома, когда дома-то как раз у меня и не было. У меня оставалось несколько золотых торквесов и горстка драгоценных камней, но все, кроме броши Кайнвин, я продал, чтобы у моих людей была еда хотя бы в первые дни после возвращения в Британию. Все остальное мое имущество осталось в Инис Требсе и теперь, наверное, стало собственностью какого-нибудь франка. Я был беден, бездомен, мне нечего было дать моим людям, даже какого-нибудь захудалого зала, где они могли бы попировать, не мог найти, но они прощали мне это. Они были отличными парнями и поклялись служить мне. Как и я, они все бросили, уходя из покоренного Инис Требса, и все же никто из них не жаловался. А Каван, тот просто приговаривал, что солдат к потерям должен относиться так же легко, как и к добыче. Исса, крестьянский юноша и отличный копьеносец, попытался вернуть мне золотой торквес, который я дал ему в награду. Простой копьеносец, сказал он, не должен носить такую ценность, когда капитан бедствует, но я отказался, и тогда Исса отдал торквес девушке, которую он привез из Беноика, а та на следующий день сбежала с бродячим священником и сворой его шлюх. Округа была полна такими бродячими христианами, сами себя они называли миссионерами и почти все окружали себя женщинами, которые помогали христианину исполнять его ритуалы, но на самом деле, по слухам, совращали людей, чтобы обратить их в новую религию.

Артур дал мне дом к северу от Дурноварии. Дом не был моей собственностью, а принадлежал девочке по имени Гиллад, но поскольку она была еще маленькой и к тому же сиротой, Артур назначил меня ее опекуном и защитником. Обычно такое опекунство кончалось разорением безответного ребенка и обогащением его защитника. Гиллад уже исполнилось восемь лет, и я мог жениться на ней, если бы хотел распоряжаться ее имуществом, а мог бы продать это право другому мужчине, готовому купить невесту вместе с поместьем, но не стал делать ни того ни другого, а просто жил на ренту Гиллад, позволяя ей расти на воле. Однако ее родственники все-таки возражали против моего опекунства. Я находился в доме Гиллад всего два дня, а ее дядя, христианин, уже подал жалобу Набуру, христианскому судье Дурноварии, утверждая, что перед смертью отец Гиллад завещал ему опеку над своей малолетней дочерью. В ответ я просто выставил по всему двору охрану из моих копьеносцев. Они были в полном боевом одеянии, наконечники копий угрожающе сверкали, и это вынудило дядю и его сторонников отступиться. Однако они все же призвали городскую стражу, но один взгляд на моих ветеранов убедил стражников, что у них есть дела поважнее и совсем в другом месте. Набур попытался обвинить меня и моих солдат в незаконном захвате дома и грабеже, но, так и не дождавшись появления в суде жалобщиков, вынужден был прекратить дело. Я назначил одного из моих людей, Ллистана, потерявшего ногу в сражении за Беноик, управляющим имением Гиллад, и он, как, впрочем, и наследница, процветал.

Артур призвал меня на следующей неделе. Я застал его в зале дворца за дневной трапезой вместе с Гвиневерой. Он приказал и для меня внести кушетку и подать еду. На улице, во внутреннем дворе и перед дверьми дворца толпились просители.

— Бедный Артур, — посетовала Гвиневера, — стоит ему появиться, как каждый начинает жаловаться на своего соседа, требовать уменьшения налога или увеличения ренты. Почему они не обращаются к судьям?

— Потому что они недостаточно богаты, чтобы дать взятку, — усмехнулся Артур.

— Или недостаточно сильны, чтобы окружить свой дом мужчинами в железных шлемах? — весело заметила Гвиневера, показывая, что одобряет мои действия.

Она ненавидела Набура, который объединял вокруг себя всех христиан королевства.

— Никто им не приказывал. Просто добрая воля моих людей, — простодушно произнес я, и Артур расхохотался.

Это был редкий счастливый момент. Я нечасто оказывался наедине с Артуром и Гвиневерой, но каждый раз замечал, насколько мягче и спокойней становился он рядом с ней. У нее был острый, даже колючий ум, чего ему не хватало, и она ловко пользовалась своим преимуществом, подделываясь при этом под мягкий нрав Артура. Она ему льстила, вкрадчиво внушая свое мнение. Артур всегда готов был видеть в людях только лучшее, и злой ум Гвиневеры помогал чуть умерить его благодушие. С тех пор как я видел ее в последний раз, она совсем не изменилась, разве что в зеленых глазах охотницы появилась еще большая жесткость. Ее беременность была совсем незаметна: бледно-зеленое платье не топорщилось на животе, а плетеный пояс с золотыми кистями свободно обвивал талию. На шее у Гвиневеры сверкал ее родовой символ — увенчанный полумесяцем олень и тяжелое сакское ожерелье, которое прислал ей из Дурокобривиса Артур. Когда я передавал ей это ожерелье, она, помню, презрительно фыркнула, а теперь с гордостью носила его.

Разговор во время этой полуденной трапезы по большей части был легким и ненавязчивым. Артур интересовался, почему черные дрозды перестают петь летом, спрашивал, куда улетают городские и сельские ласточки на зиму. Мерлин когда-то рассказывал мне, что они прячутся в огромной пещере где-то на диком севере и спят там до весны, зарывшись в перья. Гвиневера тут же стала расспрашивать меня о Мерлине, и я поклялся жизнью, что друид и в самом деле вернулся в Британию.

— Он отправился на Остров Смерти, — сказал я.

— Куда? — ужаснулся Артур.

Я упомянул Нимуэ и не забыл поблагодарить Гвиневеру за ее старания спасти мою подругу от мести Сэнсама.

— Бедняжка Нимуэ, — вздохнула Гвиневера. — Но она такая неукротимая. Мне она нравится, но не думаю, чтобы мы ей нравились. Слишком мы, по ее меркам, легкомысленны, И мне не удалось сделать Нимуэ приверженкой Исиды. Она заявила, что Исида чужестранная богиня, а потом фыркнула, как рассерженный котенок, плюнула и принялась бормотать молитву Манавидану.