И такая судьба - Михаил Леккор
Что это он? Устал, конечно с дороги-то, измаялся, вот и нервничает. И все равно что-то не то, какой-то он странный сегодня. Дмитрий коротко замахал руками, заговорил живительными фразами. И вскоре чиновников рядом не стало, растаяли, как черти при появлении святой воды.
— Государь, — предложил Дмитрий, — пойдем с дороги поедим, что Бог дал. Или вот уличная торговка рядом нечаянно торгует. Чиновники еще авось все не скупили.
— Ага, — оценил царь, — ну давай поедим пока на улице, поговорим наедине.
«Вот оно! — холодея, подумал попаданец, — все-таки кто-то на него капнул. И ведь чертовщина какая — непонятно кто и не понятно о чем. А ему страдать!»
Он поспешил к легкому прилавку с нервно улыбающейся торговкой. Она тут оказалась отнюдь не «нечаянно», Дмитрий несколько слукавил. Наоборот, специально ждала покупателей. Ведь рядом сидело столько денежных покупателей, которые, чем ближе к обеду, тем сильнее испытывали голод. И здесь собственник сети точек уличной торговли и городничий слились в едином желании. Первый желал побольше продать, второй не хотел далеко отпускать подчиненных. Уйдут куда-то, напьются еще. Пусть поедят рядышком, у торговки только молоко есть.
При появлении монарха, разумеется, служилые исчезли, царь и городничий остались одни, как раз для конфиденциального разговора с нелицеприятными выводами.
Впрочем, пока царю было не до разговоров. Действительно голодный с дороги, он высматривал предложенные товары, целы на них и только ахал:
— Скажи, красавица, эти пироги с чем, картоха со свининой? И всего-то полушка запару! А эти с чем, с курятиной! Полушка за каждый?
Петр Алексеевич явно был в раздумье. Пироги были крупные, румяные, покрытые маслом, вкусно пахнущие и удивительно дешевые.
И Дмитрий не собирался облегчать выбор повелителя. Глазами он показал торговке со странным именем Митрофана, чтобы она поговорила о других товарах. Пусть еще выбирает, может и забудет о вельможной злости.
Та спохватилась:
— А вот еще новинка — макароны с животным маслом и рыбой горячего копчения. Есть осетр, а есть камбала, что подешевле.
Митрофана открыла соответственные отсеки и царь чуть не захлебнулся собственной слюной.
— Ах, какая нежданная радость, — восхитился он, — дай мне вот эту, как их, макарошки? — Петр вопросительно посмотрел на торговку, увидел, что та одобрительно кивнула, продолжил: — а из рыбы, пожалуй, кусок осетра. Как вкусно пахнет.
Запах на самом деле был замечательный, особенно для голодным. Собственно, сам прилавок был цельный терморегулярный аппарат, что холодил, что одерживал тепло. В данном случае Митрофане на кухне ближайшей харчевне, принадлежавшей Дмитрию, наготовили, а потом положили макароны и рыбы, и за время до обеда еда не остыла, только стала не горячей, а теплой.
Подгоняемая Дмитрием торговка положила на деревянную тарель, фактически небольшую, слегка изогнутую доску, макароны, сверху здоровенный шмат осетрины. Та и так была жирна, но Митрофана, не скупясь, кинула еще кусок коровьего (сливочного) масла, посыпала порезанной зелени (смесь укропа, петрушки и зеленого лука).
— Ешьте пожалуйста!
Петр нерешительно взял тарель, не понимая, чем же есть это богатство, но торговка еще не закончила, подала грубоватую, но довольно острую вилку, пару рыбных пирогов под блюдо.
— Что пить будете? — ослепительно улыбаясь, спросила.
— Водку?- тоже в ответ задал вопрос царь, улыбаясь, но уже недобро. Он вообще не любил, когда чиновники на работе баловались спиртным. Сам он, конечно, себя из этого списка выключил. Монарх, естественно!
Глава 25
Это был особенно частый вопрос, правда с разными оттенками, но Митрофана отвечала на него всегда почти одинаково, мудро не обращая на тон:
— Что прикажите: есть свежее молоко (к вечеру будет, скорее, уже кислым), ядреный малиновый квас, сладковатый напиток из земляничных ягод. А водку, пиво, брагу хозяин не дает продавать на улице, только если в харчевнях.
Петр откровенно усмехнулся. Видимо уже заподозрил, кто этот таинственный хозяин, но комментировать не стал. Попросил квасу и начал жадно есть.
Дмитрий, чтобы не смотреть голодным взглядом в рот монарху, попросил новую, любимую еще по закуску XXI веку закуску — булочку из белого теста с котлетой. В этом веке, в родим уже XVIII, она стала еще вкуснее и желаннее. Нет химии, нет суррогатных заменителей, только мясо и сало вперемежку с сухарями и картофелем, что даже дешевле, учитывая многочисленное поголовье скота и множество зеленого корма.
Сначала ели сугубо молча. Царь был голоден, как волк, а Дмитрий из вежливой субординации. Потом его царское величество соизволил поинтересоваться:
— Твои хлебные макароны ем? Вкус какой-то странный, видимо западного происхождения. Но ведь и вкусно, и питательно, черт возьми!
Попаданец в душе немного тоскливо вздохнул. Кажется, начинается награждение причастных и просто близко оказавшихся. Награды — это хорошо, вопрос в том — какие? Погладит по голове или даст туда же в морду. Но заговорил бодро:
— Макароны эти мои. В Италии давненько уже увидел. Очень тогда понравились, за маленькую денежку рецепт взял. Хранить легко, готовить быстро. А уж вкус какой, м-м-м, — он поцеловал пальцы левой руки, показывая, как он ими очарован.
— А рыба откуда? — уже просто допрашивал царь собеседника, не забывая откусывать и то и другое, добавляя при этом пироги и квас.
Дмитрий опять мысленно вздохнул. Судя по тому, что он не купился на упоминание Запада, у него уже были сведения из других источников. И, скорее всего, они для него не очень приятные. Что же, готовь свою выю, надеясь, что удар по ней будет кулаком, что тоже очень неприятно, а не топором, что вообще швах и трепет.
— Рыбу, государь поймали на шхунах далеко в море, потом засолили и закоптили, это, естественно, уже на берегу, — добросовестно сказал он и опять, видимо попал не туда.
Челюсти Петра замерли. Он осторожно вытащил полуразжеванный кусок рыбы, тщательно осмотрел, сделал обвинительный вывод:
— Да это ведь осетрина! Разве осетры бывает на Балтике, твою мать? — он, разумеется, выматерился еще жестче, типа малого петровского загиба и озлобленно посмотрел на Дмитрия, подозревая его в откровенном лукавстве. И кого обманывает, царя! Господь тебя не простит за такое.
Попаданец бога, скорее, не верил, чем верил, то есть уже веровал в XVIII веке, но опять же не сильно. Однако обвинению царя в гнусном обмане он не согласился, сказав:
— Господом Богом нашим Иисусом Христом клянусь, — и тщательно перекрестился, глядя на нашейный образ
