Конец осиного гнезда - Георгий Михайлович Брянцев
— Результаты охоты определяются не охотничьими рассказами, а наличными трофеями.
— Только так! — подтвердил Гюберт. — И результаты прекрасные. На два ружья приходится четырнадцать тетеревов, три глухаря, пять рябчиков и два зайца. Как?
— Замечательно! — воскликнул я.
— И стрелок он отличный! — продолжал Гюберт. — Перестрелял меня. Бьет с любого положения… Но не в этом главное. Я впервые узнал, что тетеревов можно стрелять, не слезая с саней. Они подпускают к себе на десять — пятнадцать шагов. Как в сказках барона Мюнхгаузена! Сидят на березах, будто чучела, и только шеями крутят.
— Видно на место хорошее попали? — допытывался я.
— Редкое место! И недалеко. Молодец дед!
Гюберт был необычно словоохотлив, и мне опять припомнились слова Доктора о том, что ради охоты гауптман способен на все. Гюберт долго рассказывал, как они подкараулили глухарей, как напали на след зайцев, как рябчики водили за нос Похитуна.
Когда Гюберт ушел к себе, я попытался разыскать Фому Филимоновича, но его точно ветром сдуло. Я заглянул на кухню, где уже ощипывали и потрошили дичь, в баню, в закуток старика, в дежурную комнату — его нигде не было.
На вечер у меня была намечена встреча с Криворученко. Третья и последняя встреча. Я должен был сегодня переговорить окончательно и со стариком и с Семеном.
В поисках Кольчугина я заглянул к Похитуну и застал его за переодеванием. Он неуклюже и смешно прыгал на одной ноге, запутавшись другой в штанине.
— С успехом можно поздравить? — сказал я вместо приветствия.
Похитун повернулся ко мне, наступил на штанину и упал на пол. Штанина треснула. Похитун с остервенением плюнул и разразился площадной бранью. Я молча наблюдал за ним, сдерживая смех. Он сидел на полу, разглядывал брюки, отыскивая разорванное место. Потом выругался еще раз и наконец натянул их на себя.
— Что вы сказали? — спросил он, уставившись на меня тусклыми глазками.
Он явно не хотел вымещать на мне свое раздражение. Он отлично знал, что вчера, после их отъезда на охоту, мне должны были выдать водку.
— Пришел поздравить вас с успехом.
— А ну их!. — бросил Похитун, засовывая ногу в сапог.
— Кого их?
— Успехи, успехи эти самые! Я промок до костей. Это не охота, а сумасбродство. Так можно за милую душу схватить воспаление легких.
— Зато удача!
— Ничего удивительного. Кольчугин — человек местный и лес знает.
— И охотник отличный, — вставил я.
— А человек препротивный! — сказал Похитун.
— Гауптман придерживается иного мнения. Я с ним только что беседовал.
— «Гауптман, гауптман!» — с нескрываемой досадой передразнил меня Похитун. — Что — гауптман? Ему нужна дичь, а там хоть камни вались с неба… А я измучился, как собака, и ни разу не выстрелил.
— При чем же здесь Кольчугин? — удивился я.
— При том… — неохотно буркнул Похитун. Он уже надел сапоги и теперь влезал в мундир.
— То есть?
— При том, что он грубиян и подлиза, этот ваш Кольчугин.
— Почему — мой? — рассмеялся я.
— Потому что вы его подсунули гауптману. Сам гауптман говорит.
— Так и говорит, что подсунул?
— Ну не так, а вроде того… Покурить есть?
Я угостил его сигаретой и сел за стол. Сегодня я был особенно заинтересован в беседе. Мне хотелось вызвать Похитуна на откровенность и выудить у него подробности о Куркове и о моей таинственной «семье».
— Вы напрасно обижаетесь на старика, — сказал я. — Не так уж он плох, как вы думаете.
Похитун молчал, рассматривая свои черные ногти.
— Он был о вас очень хорошего мнения, — фантазировал я, — до той поры, пока вы не начали задирать его, не стали подсмеиваться над ним. К людям надо относиться терпимее. У каждого из нас есть свои недостатки, есть они и у Кольчугина. Он ведь тоже выпить не дурак, но побаивается — у него другое положение…
Похитун хмыкнул и спросил:
— Он, значит, тоже?
— А вы думали? И добрый по натуре, хлебосол.
Похитун недоверчиво покрутил головой и промолвил:
— Этого я не звал.
Мне не хотелось продолжать этот разговор, чтобы не навлечь подозрений, и я сказал:
— Скоро окончится наша дружба…
— Да, жаль! — заметил Похитун. — И водочка окончится.
В коридоре послышались шаги. Мы умолкли.
В комнату вошел Раух и сказал Похитуну по-немецки:
— Гауптман приказал вам подготовиться к поездке в авиадесантный полк. После обеда за вами придет машина. Подготовьте интересующие командование полка сведения и захватите карту.
— А где карта? — поморщившись, спросил Похитун.
— У гауптмана, — ответил Раух.
Похитун кивнул. Раух вышел.
— Вот, видали? — обратился ко мне с усмешкой Похитун.
— Что такое?
— Ехать надо.
— Куда?
— К чертям на кулички, к десантникам. Это добрых полтораста километров.
— А когда?
— После обеда… — Он выдержал паузу. — Черт знает что! Это не мое дело. Я шифровальщик. Я должен сидеть на месте. Всегда ездил помощник гауптмана, покойный Бунк, а теперь меня впрягли.
— Печально, — заметил я. — Чего доброго, мы больше не увидимся. Знаете что?
— А?
— Давайте разопьем бутылочку. Комендант предупредил меня, что это последняя. Уж он-то, видимо, знает, что говорит.
— Давайте, давайте! Все возможно.
Я принес из своей комнаты бутылку водки. Похитун выложил на стол головку чеснока, твердые как камень галеты и пожелтевший кусочек сала.
Мы выпили за нашу «дружбу». Я пригубил, а Похитун хватил половину граненого стакана. Он закусил чесноком и салом, а я — галетой, напоминающей по вкусу фанеру.
