Богдан Сушинский - Жребий викинга
— Почему ты до сих пор не свела свою дочь с принцем Гаральдом? Чего ты ждешь?
— Какую именно из дочерей? — следуя совету лекаря-германца, Ингигерда только что, в очередной раз и с очередным отвращением выпила три перепелиных яйца.
У этого врачевателя были свои способы лечения, совершенно не такие, как у докторов-византийцев, вечно колдующих над какими-то порошками и минералами. Сердечный недуг он лечил яйцами птиц, а также настойками трав и диких ягод, которые заготавливали для него два сведущих в этих снадобьях помощника. Астризесс знала, что сестра буквально влюблена в этого молодого статного лекаря Зигфрида, притом что с отвращением воспринимала все его «птичьи исцеления».
– Елизавету, естественно, — с укоризной уточнила королева-вдова.
— Она слишком юна, чтобы позволять столь же юному, да к тому же не обученному манерам обхождения, варягу ухаживать за собой.
— Через пару недель он отправится в Византию, в которой юный возраст принцесс никогда не служил препятствием для помолвок и тайных свиданий. И неизвестно, когда вернется.
— И вернется ли вообще, — заметила Ингигерда.
Она сидела в плетеном кресле у приоткрытой двери, с шеи до кончика ног укутанная в шерстяной плед, и медленно процеживала сквозь зубы белое бургундское вино, которое приват-лекарь княгини Зигфрид тоже считал лечебным.
Наблюдая за тем, сколь самоотверженно сестра предается лечению вином, Астризесс уже начала опасаться за ее здоровье, но считала, что не вправе вмешиваться в столь утонченный процесс «исцеления». Тем более что самую большую дозу белого бургундского Ингигерда обычно поглощала незадолго до появления в ее «воздушной опочивальне» молодого лекаря.
— Гаральд вернется, — уверенно молвила Астризесс.
— Кто это тебе напророчил?
— Тот же, кто напророчил гибель моего супруга Олафа.
— Некий юродствующий монах?
— При чем здесь юродивый? Речь идет о твоей дочери Елизавете.
Ингигерда резко оглянулась на медлительно прохаживавшуюся у нее за спиной сестру и сначала замерла, а затем задиристо рассмеялась.
— Это мою дочь Елизавету ты уже метишь в пророчицы?!
— Не знаю, следует ли ее называть пророчицей, но… Ты что, не знала, даже не догадывалась, что твоя девчушка, это ангельское создание, владеет даром предвидения? Правда, проявляется это у нее не всегда, и не тогда, когда она стремится заглянуть в будущее, а как-то само собой, неожиданно.
Ингигерда вновь нацелила свой взор на излучину реки и какое-то время молчала, словно забыла о существовании сестры.
— Когда-то провидческий дар был нагадан мне, но, судя по всему, фризский[70] жрец-вещун ошибся, ничего важного ни в своей судьбе, ни в судьбе близких мне людей узреть я так и не сумела. Выходит, что этот дар проявился в дочери, наверное, такое случается. Хотя вряд ли стоит завидовать этому. Как же нелегко ей будет в этом безбожном мире!
— Коль уж так ей отведено… — спокойно отреагировала Астризесс.
— И что же наша юная вещунья говорит о прекрасном принце Гаральде Гертраде?
— Видит в нем своего избранника.
— Для этого не обязательно слыть вещуньей. В любом из принцев мы склонны видеть своего избранника.
— И верит, что станет королевой норвежской.
— Я верила, что стану владычицей Франции, — снисходительно передернула плечами шведская принцесса. — Но кто способен был оспаривать мечтания, которые зарождались во мне уже в одиннадцатилетнем возрасте?
— Ты — королевой Франции?! И скрыла это даже от меня?
— Зачем тебе было знать об этом? Ведь ты с пеленок грезила Римом. Даже когда тебе посчастливилось — это «посчастливилось» Ингигерда выговорила с жалостливой сочувственностью, — стать королевой полудиких норвежцев, ты по-прежнему грезила Колизеем, триумфальными шествиями легионов и боями гладиаторов. Норвежцы ведь так и называли тебя — Римлянкой, хотя плохо представляли себе, что за этим стоит.
— А ты, оказывается, бредила Парижем, — как ни в чем не бывало, продолжила Астризесс. — Странно. Не зря, наверное, Елизавета убеждена теперь, что королевой Франции суждено стать ее сестре Анне. Она переняла твой дар ясновидения, а сестра Анна должна будет перенять мечту о французском троне.
— Надо бы поближе познакомиться с этим своим чадом, — повела подбородком Ингигерда, постепенно избавляясь от иронии и недоверия. — Во всяком случае, чаще прислушиваться к тому, что оно изрекает. Кстати, что она там говорит о Гаральде? Византийский поход его будет успешным?
— Верит, что принц норвежский храбр и, не в пример моему, еще задолго до гибели «павшему» супругу, удачлив.
— Что касается Гаральда, — въедливо улыбнулась Ингигерда, — то в его звезду ты, по-моему, веришь куда убежденнее, нежели моя дочь, несмотря на все ее способности.
— Невинности его лишила принцесса Сигрид, яростная последовательница королевы Сигрид Гордой, а не я, — поспешила с оправданиями Астризесс.
— Как ты могла позволить этой кобылице опередить себя? Понимаю, что теперь ты ей этого не простишь, но все же…
— Гаральд и в самом деле обладает какой-то особой притягательной мужской силой, — в оправдание не то себя, не то Сигрид, объяснила Римлянка. — Действительно жалею, что там, в Сигтуне, не призвала его к себе в спальню, а подарила этой мстительной жрице огня.
— Хорошо еще, что она не сожгла принца вместе со всеми прочими женихами, если уж она убежденная последовательница Сигрид Убийцы.
— Тогда уж норвежцы разрубили бы и поджаривали эту змею по частям. Но… сейчас мы говорим о твоей дочери, а не о Сигрид или обо мне. И потом, когда находят принцев, рассчитывают на их короны, а не их греховную невинность.
— Надо бы напомнить об этом всем моим дочерям.
— Не забывай, что дочери взрослеют быстро, а лишать принцев невинности — не такой уж и страшный грех, как тебе представляется.
— Пока что я не могу не думать о другом — о том, что если Гаральд не возьмет нашу Елисифь в жены, придется искать женихов среди местных княжичей.
— Чьи отцы владеют двумя-тремя селениями, а потому предстают перед миром нищими и вечно воюющими, — презрительно уточнила Астризесс.
— Почти такими же нищими и вечно воюющими, как твои норвежские конунги и ярлы, — невозмутимо, без какой-либо мстительности в голосе, уточнила Ингигерда.
— Потому и не хотелось бы, чтобы она повторяла судьбу многих мечтательниц о королевских коронах.
Астризесс любила бывать в этом мезонине, выстроенном на третьем этаже княжеского дворца. Открывавшиеся отсюда виды на испещренный островками Днепр и зеленые затоны левобережья буквально завораживали ее. Она даже намекала сестре на то, что не прочь была бы обосноваться в этом гнездышке, но Ингигерда сделала вид, что не поняла ее.
