Эльвира Барякина - Аргентинец
Столетняя старуха — сгорбленная, в черном платке — смотрела, как реквизиторы волокли за шеи бьющихся гусей.
— Воры поганые! — крикнула она, ткнув в Осипа длинным кривым пальцем.
— Избу спалю! — заорал он в ответ.
Почему не оставили ни одного дома нетронутым? Потому что вся деревня была врагом и ее надо было победить, сломать, подчинить своей воле. Потому что собрали до обидного мало — все казалось, что в Утечине есть еще схроны. Нужно было оправдаться перед собой: стреляли и били не просто так, не ради себя, а чтобы сделать великое дело — накормить голодных.
Но накормить Сормово можно было только разорив Утечино и окрестные деревни. Впрочем, тамошних кто-то предупредил, и крестьяне спрятались в лесу — вместе со скотиной и всеми припасами.
Осип пошел за большевиками, чтобы стать избавителем, нести освобождение людям труда, а его называли «барином» или «вором». Одно было объяснение — эти дураки деревенские не понимали важности момента: того, что если не накормить сейчас города, то потом уже некому будет вступиться за народ, за ту самую черную полусгнившую старуху. Вернутся помещики, вернутся фабриканты — и снова все будет как при царе.
Крестьяне думали, что раз революция дала им волю, значит, теперь у них нет обязательств перед государством. Им, погрязшим в столетнем невежестве, ничего не надо было от города, и как только их лишили права торговать на базаре — они начали перегонять хлеб на самогон. Из Москвы шли распоряжения о том, что самогонщиков надо немедленно расстреливать, но в Утечине мужики вскладчину купили аппарат: повинны были все. Что, целую деревню расстрелять?
Исступление, кровавая пелена, умопомешательство… Осип созвал сельский сход:
— Узнаю, что вы вместо того, чтобы сдавать излишки государству, спекулируете или водку делаете, взорву мельницу. Понятно?
— Да как же?! Да где тогда муку молоть?
Осип велел закопать мертвых без отпевания и снарядить подводы, чтобы отвезти продовольствие на станцию.
Одноглазый возчик, желая подластиться к Осипу, всю дорогу вздыхал:
— Народ у нас такой… Декрет из уезда пришлют, а они из него козьи ножки вертят.
Осип молча шел рядом с телегой, нарочно старался, чтобы ремень от Федюниной винтовки попадал на голую кожу у расстегнутого ворота: чтобы навредить себе, растереть похуже.
— Ты, начальник, случаем не из Пензы? — не унимался возчик.
— Из Нижнего.
— Сын сказывал, что в Пензе стоит эшелон с какими-то чеками — бывшими военнопленными…
— Не с чеками, а с чехами, — поправил Осип. — Их австрийцы мобилизовали и бросили против русских, только они не хотели с нами воевать и сдавались в плен. Мы ж одной, славянской крови.
Возчик обрадовался, что суровый большевик поддержал разговор:
— Во-во! Я когда с войны возвращался, видел их: им Временное правительство ружья и паек выдало, чтобы они теперь на нашей стороне с немчурой воевали.
Осипу доводилось слышать о чехах: из них сформировали трехдивизионный корпус и решили отправить через Америку на Западный фронт. Но из-за обычной русской волокиты дело затянулось, и эшелоны застряли по станциям от Поволжья до Японского моря. После переворота никто не знал, что с ними делать: сорок тысяч иностранных солдат были опасной силой.
— Так что тебе сын набрехал? — спросил Осип возчика.
— Ваши хотели их разоружить от греха подальше, а они возьми и взбунтуйся. Испугались, что их по мирному договору сдадут Германии, а там уж целоваться с ними не станут — расстреляют как изменников.
В Нижнем известие о восстании чехословацкого корпуса подтвердили. Военкомат лихорадило: надо было срочно формировать отряды для подавления бунта.
Возвращению Осипа обрадовались, напечатали о нем большую статью в газете, подарили портсигар с какими-то буквами в завитках. А он ни о чем не мог думать, кроме застреленной бабы, черной старухи и покорных, но люто ненавидящих его мужиках.
3
Через три дня Любочка отыскала Осипа в бывшей семинарской гардеробной, среди сваленных как попало парт. Он сидел, уронив голову в руки. Рядом на полу стояла бутылка водки.
— Пойдем, — позвала Любочка. — Будем тебя выхаживать.
Осип посмотрел на нее кровяными глазами:
— Я бабу застрелил…
— Пойдем, тебе выспаться надо. И не вини себя: это война.
Осип не давался:
— На войне стреляют в солдат, а мы — против безоружных…
Любочка замолчала, отступила на шаг.
— Так, милый друг, — сказала она сурово, — больше никакой водки, понял? Я с тобой, пьяным, возиться не буду. Либо веди себя как мужчина, либо…
Осип вытер лицо рукавом:
— Прости, Любочка… Не будет больше соплей.
Она свела его во двор, усадила на извозчика, но велела ему ехать не в казарму и даже не на Ильинку, а в терем своего отца:
— Я добилась, чтобы папин дом признали памятником старины. Революционные вдовы так его загадили, что Комиссия по делам культуры выставила их взашей, а меня назначила хранительницей. Так что будем жить там.
Глава 21
1
У Клима оставался только один выход: получить советский паспорт. Хитрук назвал это полным идиотизмом, но все же вместе с Дургой подтвердил его личность, когда в Смольном потребовали соответствующую бумагу.
Если для выезда из страны нужны были тысячные взятки, прием в российские граждане обходился почти бесплатно и почти безболезненно. если не считать нудных очередей. Мировая революция все никак не начиналась, и большевикам приходилось довольствоваться ее усеченным вариантом: в Советскую Россию съезжались революционеры-романтики, чтобы принять участие в строительстве новой жизни. Их было немного: большинство просителей составляли немецкие, австрийские и венгерские военнопленные, которым гораздо выгоднее было оставаться в России на приятных должностях, нежели возвращаться домой и снова идти на фронт — воевать против англичан и французов.
Клим подал заявление в исполком и зарегистрировался в Комиссариате внутренних дел; оставалась последняя дверь по ведомству Наркоминдела, где надо было сдать аргентинский паспорт.
Ждали в заплеванной, но все еще роскошной приемной. Дверь в Бюро международной революционной пропаганды то и дело открывалась — там американские социалисты на деньги русского правительства готовили агитационные материалы для немецких солдат. На подоконниках и под стульями валялся конечный продукт — газета Die Fackel.
Дверь с надписью «Учет иностранных граждан» раскрывалась раз в полчаса. На полу, вытянув ноги, сидели заросшие бородами военнопленные и несколько десятков китайцев, одетых в драные подпоясанные халаты.
