Флэшмен - Фрейзер Джордж Макдональд
— Так что храни вас Господь, и давайте поднимем вместе со мной бокалы за наших отважных товарищей, несущих свою нелегкую службу.
— Ваша искренняя скромность, — подвел черту Элленборо, — не в меньшей степени чем ваше мужество и благородные побуждения завоевала сердца присутствующих здесь. Я восхищаюсь вами, Флэшмен. Более того, — продолжил лорд, — уверен, что вся Англия будет восхищаться вами. Вернувшись с победой с поля боя, сэр Роберт Сэйл отправится в Англию, где его, без сомнения, увенчают знаками, достойными истинного героя [43]— Большая часть речи губернатора состояла из подобных выражений, больше присущих скверному актеру. [44]Шестьдесят лет назад так говорили многие. — Как и положено, ему должен предшествовать вестник, причастный к его славе. Я, разумеется, имею в виду вас. Ваш долг здесь уже исполнен, и исполнен превосходно. Вы со всей скоростью, которая возможна в вашем положении, отправитесь в Калькутту, где сядете на корабль, идущий в Англию.
Я изумленно уставился на него — такая мысль не приходила мне в голову. Свалить из этой проклятой страны — хотя, как я уже говорил, мне стоит отдать должное Индии за ее добро, но меня переполняла радость от предстоящего расставания с ней. Снова увидеть Англию, дом, Лондон, обеды, клубы, цивилизованных людей. Вернуться с триумфом в мир, который покинул с позором. Выжить среди черномазых дикарей, зноя, дерьма и болезней, пережить смертельные опасности, чтобы иметь возможность снова видеть белых женщин, легко жить и легко воспринимать жизнь, спокойно спать по ночам, ощущать податливое тело Элспет, прогуливаться по парку, в сопровождении взглядов и шепота «Вот идет герой форта Пайпера!». Снова вернуться к жизни — это было как пробуждение от ночного кошмара. Сама мысль потрясла меня.
— Мне необходимо направить в Англию еще несколько отчетов об афганских делах, — продолжал Элленборо, — и я не могу найти человека, более достойного исполнить роль посланника.
— Что ж, сэр, — говорю я. Если вы настаиваете, я поеду.
Путешествие домой заняло четыре месяца, те же самые четыре месяца, которые ранее ушли у меня на дорогу в Индию, но могу сказать, что на этот раз время пролетело для меня незаметно. Тогда я ехал в ссылку, теперь — возвращался домой как герой. Если в этом еще оставались какие-то сомнения, то за время путешествия они рассеялись окончательно. Капитан, офицеры и пассажиры были любезны как ангелочки, и обращались со мной так, будто я был, по меньшей мере, герцогом. Обнаружив, что я отношусь к любителям выпить и поговорить, они с готовностью составляли мне кампанию; им, казалось, никогда не надоест выслушивать мои истории про стычки с афганцами — как мужского, так и женского пола — и пили дни и ночи напролет. Кое-кто из парней постарше относились ко мне с некоторой подозрительностью, один даже намекнул, что я слишком много болтаю, но мне было наплевать, так я ему и сказал. Какое мне дело до этих нудных спиногрызов или сгорающих от зависти штатских?
Возвращаясь мысленным взглядом в прошлое, я удивляюсь, почему оборона Джелалабада надела столько шуму, ведь по сути она была самым обычным событием. Но факт остается фактом. А поскольку я оказался первым прибывшим из Индии, принимавшим в ней участие, да еще и какое, то мне досталась львиная доля восторженного внимания. Так было на корабле, так получилось и по прибытии в Англию.
За время плавания нога моя почти совершенно пришла в норму, но на корабле не было условий для активной жизни, и не было женщин, и даже за вычетом попоек с парнями, у меня оставалась масса времени побыть наедине с собой. Досуг и отсутствие женщин естественным образом подвигли меня к мыслям об Элспет: так странно и радостно было думать о возвращении домой к жене, и мечтая о ней, я ощущал сладостное томление в членах. Это не было чисто плотское желание, ну разве что только на девять десятых, — она все же не единственная женщина в Англии — но при воспоминании о ее милом, безмятежном лице и светлых волосах к горлу у меня подкатывал ком, а руки начинали дрожать совсем не так, как в случаях, которые священники называют «греховным вожделением». Это чувство было похоже на испытанное мной в тот первый вечер на берегу Клайда: желание быть рядом с ней, слышать ее голос, видеть эти наивные голубые глаза. Я пытался понять, не влюбился ли я, и пришел к выводу, что влюбился. Причем это меня не огорчило — а уж это-то верный признак.
В таком полупомешанном состоянии я пребывал почти все свое путешествие, и когда мы пришвартовались среди леса мачт лондонской гавани, меня обуревали сладостное волнение, романтизм и дикое вожделение. И все это одновременно. Сломя голову я помчался к отцовскому дому, сгорая от нетерпения устроить ей сюрприз: ведь она не могла знать, что я возвращаюсь, и застучал дверным молотком с такой силой, что прохожие недоуменно оборачивались: какая причина может заставить этого здорового, дочерна загорелого парня так спешить?
Как всегда, дверь открыл старина Освальд. Он изумленно посмотрел на меня, когда я промчался мимо него, вопя во все горло. В холле никого не было, и вещи казались и знакомыми и чужими одновременно: так всегда бывает после долгого отсутствия.
— Элспет! — орал я. — Эгей, Элспет, я вернулся!
Освальд бормотал у меня под ухом, что батюшки нет дома; я похлопал его по спине и потрепал за бакенбарды.
— Ну и хорошо, — говорю я. — Надеюсь, его принесут вечером. Где госпожа? Элспет, где ты?
Освальд начал о чем-то кудахтать, то ли от радости, то ли от возбуждения, и тут я услышал, как открывается входная дверь. Я обернулся, но увидел всего лишь Джуди. Это меня слегка удивило: я не рассчитывал застать ее здесь.
— Привет, — говорю я, не слишком обрадованный, хотя выглядела она, как всегда, прелестно. — А что, отец до сих пор не нашел себе новой шлюхи?
Она собиралась что-то сказать в ответ, но в этот момент на лестнице раздались шаги, и появилась Элспет. Бог мой, что за картину она собой представляла: золотистые волосы, приоткрытые алые губы, распахнутые голубые глаза, трепещущая грудь — ясное дело, на ней было что-то надето, но ни за что в жизни я не смогу вспомнить, что именно. Она выглядела как испуганная нимфа, и в следующий миг старый сатир Флэши был уже наверху и сжимал ее в своих объятьях.
— Элспет, я вернулся! Я дома!
— Ах, Гарри! — говорит она, и ее руки обвивают меня, а губы сливаются с моими.
Если бы в эту минуту в холл ворвалась Гвардейская бригада с приказом взять меня под стражу, я не обратил бы на нее внимания. Я схватил ее в охапку и без лишних слов поволок в спальню, где мы и порезвились от души. Это было здорово, так я наполовину обезумел от желания и воздержания, и когда все было кончено, просто лежал, слушая, как она осыпает меня тысячей вопросов, прижимал ее к себе, покрывал поцелуями каждый дюйм ее тела и отвечал невпопад. Не могу сказать, как долго мы пролежали так, но этот замечательный день длился долго, и закончился только когда горничная постучала в дверь, объявив, что мой отец вернулся и хочет меня видеть.
Мы принялись одеваться и причесываться, хихикая, как нашалившие дети, и едва Элспет привела себя в порядок, снова постучала горничная, говоря, что отец уже теряет терпение. Только из желания показать, что это не дело — торопить героев, я снова завалил мою милую, не взирая на приглушенные протесты, и оседлал ее, даже не давая себе труда разоблачиться. Потом мы спустились вниз. Вечер, когда вся семья собралась приветствовать возвращение прославленного Ахилла, обещал быть великолепным, но не стал таковым. Отец постарел на два года: лицо его стало еще краснее, живот обширнее, а волосы на висках совершенно поседели. Он был довольно обходителен: называл меня молодым пройдохой и говорил, что гордится мной: весь город обсуждает вести из Индии, и панегирики Элленборо в мой адрес, также как в адрес Сэйла и Хэйвлока у всех на устах. Но хорошее настроение отца скоро испарилось, он изрядно накачался и в итоге впал в ступор. Я чувствовал что-то неладное, но не хотел забивать себе голову.
